Новые Дебри

– Беа! – пронзительно и тревожно выкрикнул Глен. Она услышала, как он помчался за ней.

Нет, нет, нет, нет, нет, она не останется.

Машина отъехала от собравшихся, медленно набирая скорость, и Беа изменила курс, чтобы перехватить ее. Она вскочила на подножку.

– Эй! – воскликнул водитель и ударил по тормозам.

Беа уцепилась за дверцу и открыла ее.

– Увези меня… – она задыхалась, – отсюда.

Он явно испугался ее, и в эту минуту она казалась опасной даже самой себе, потому что была готова на все, лишь бы покинуть это место.

Он кивнул, и она, как в трансе, подтянулась, перебралась через водителя на пассажирское сиденье и привалилась к окну. Заметила, как он поперхнулся ее запахом. Услышала, как ее зовут по имени и приказывают остановиться.

– Влипла? – шепотом спросил водитель.

Она помотала головой.

– Давай, давай, давай! – завизжала она и замолотила по приборной доске. Ей казалось, ее заколдовали. Она протерла глаза, пытаясь очнуться от реакции бегства. Машина заворчала и тронулась с места.

Только тогда Беа пришла в себя.

Она уставилась в окно на людей Общины – у одних вид был сердитый, у других ошарашенный. Нашла взглядом Глена, на лице которого читалась паника. Он не пропадет, подумала она, и волна облегчения окатила ее. А потом перевела взгляд на его руки, сжатые на плечах ее дочери: та стояла, приоткрыв рот, с лицом, на котором чередовались смятение и ярость, и смотрела, как уезжает ее мать.

Беа не могла дышать. Она сжалась на жарком виниловом сиденье и закрыла лицо.

– Давай, давай, давай, давай, давай.

Часть IV Баллада об Агнес

Проснувшись, Агнес увидела луговую собачку, которая всю ночь пела ей на ухо колыбельные, сидя столбиком: собачка вопросительно смотрела на нее.

Агнес потерла глаза, и зверек отпрянул, но вопрос задавал по-прежнему.

– Я Агнес, – ответила она. – И да, я здешняя.

Собачка склонила голову набок. Сморщила нос.

– Я правда ТОЖЕ здешняя. – Щелчком костлявых пальцев Агнес метнула камушек в собачку, которая протестующе скривилась и исчезла в норе.

Колыбельные предназначались, чтобы потревожить ее сон и отпугнуть ее, об этом догадалось бы даже самое глупое существо. Весь этот щебет и воркование – чтобы спящий подумал, будто ему в ухо заползло что-то ужасное. Почувствовал угрозу. А ее они успокоили. Эти звуки были ей понятны. Словно одеяло, они укрыли ее от мыслей о злой матери, которая сбежала. Самой злой из всех матерей. Может, она вообще всегда была только злой и каждый поцелуй ее был жестоким и должен был в конечном счете своим отсутствием вызывать боль. Агнес вскочила с постели. Лагерь уже ожил и запел.

Агнес не верилось, что ее мать уехала. Особенно поначалу. Не верилось, пока она смотрела, как мать накинулась на тупого водилу, который визжал и отшатывался, будто его когтил зверь. Зато верилось, что машина, покатившаяся прочь по дороге, вот-вот остановится, повернет обратно или, может, дверь распахнется и мать вывалится оттуда и помчится обратно на четвереньках, от нетерпения превратившись в себя настоящую. И будет нюхать воздух и фыркать, чтобы уловить запах своей семьи.

Не верить, что мать уехала, Агнес продолжала до тех пор, пока поднятая машиной пыль не осела и она не увидела, что дорога пуста. А пыль оседала долго-долго. Как долго, она не знала. Может, несколько дней. Из-за пыли она потеряла время. И несколько ночей в разгар сна ей казалось, будто кто-то укрывает ей ноги одеялом в их постели, и она чувствовала, как мать согревает их постель, как не мог никто другой, и протягивает к Агнес ступню, чтобы Агнес для надежности схватилась за нее. Она хваталась за воздух и просыпалась.

Теперь же она знала, что мать уехала и назад не вернется. И что? Эти слова пришли к ней после того, как она впустила еще одно слово – «исчезла». Были и другие матери, которые остались. Они сразу же вмешались и окружили ее такой заботой, какой она никогда не видела от своей злой матери. По крайней мере, так ей тогда казалось.

Но эта машина. Эта машина с серебристой бочкой, с похожими на следы когтей отметинами черной краски на ней, с фарами, бликующими как солнце на их лучшем ноже, с металлическим подбрюшьем – тусклым и жестким, как надвигающаяся страшная буря. Она изрыгала пыль. Так много пыли. Эта машина преследовала Агнес во сне. Перед самым пробуждением эта машина переехала луговую собачку, поющую у нее над ухом. Кишки по всему разбитому асфальту. Карл собирает их и скармливает ей и другим детям за ужином. Пение ей нравилось, поэтому есть она не стала. Ее пытались заставить. Но она проснулась еще до того, как им удалось пропихнуть ей между стиснутых губ тощую ножку.

Завтрак готовила Дебра, а завтраки у нее получались лучше всех. В мешке с мисками Агнес нашла ту, которую любила, потому что на ней был сучок и за него можно было зацепиться пальцем. Больше никто не брал эту миску, потому что все знали, что она ей нравится. Она отнесла миску Дебре, и та вывалила в нее размазню, а потом, приставив палец к губам – секрет, – посыпала ее чем-то.

– Там кое-что особенное, – сказала она.