Они долго поднимались по узкой тропинке, что шла наискосок по склону холма. Мойше было трудно идти, колени подгибались, сердце отчаянно колотилось. «Стар я уже стал, износился, словно старый башмак, – думал он. – Ну что ж, всему когда-то приходит конец. Почему бы моему концу не случиться здесь, на этом холме? Конечно, я хотел вдоволь попутешествовать по России, порадовать деревенских ребятишек всякой мелочью. А может, так даже лучше. Хлопот меньше!»
Наконец, они поднялись на плоскую вершину холма. Она была завалена всяким мусором – осколками бутылок, грязными тряпками, бычками самокруток. При виде этого безобразия Мойша помрачнел. Меньше всего ему хотелось лежать убитому среди мусора. Но подняв глаза, он забыл обо всем.
Отсюда, с высоты, открывалась потрясающая панорама. Солнце уже клонилось к горизонту, и поля стали затягиваться сизой дымкой тумана. На западе виднелась гряда холмов, среди которых сияли голубые пятна озер. На востоке поля подступали к небольшому лесу, который еще не успели вырубить. Облака окрасились в нежные оранжевые и розовые тона. Среди них в огромной высоте плыл клин журавлей.
От этой красоты Мойши навернулись слезы на глаза. «Что-то я под старость стал больно чувствителен, – подумал он. – Как бы Иван не решил, что я плачу от страха за свою шкуру».
Он обернулся и увидел, что Иван стоит, опустив оружие, и его глаза тоже блестят.
– Господи, как же хороша наша земля! – с трудом вымолвил голубоглазый коротышка. – Каждый вечер поднимаюсь на этот холм, курю, смотрю вокруг и не могу налюбоваться. Никак не могу взять в толк, почему на такой чудесной земле нет счастья? Чего нам не хватает? Земли? Ее завались, куда не глянь, полям нет и конца и края. Душа у нас, русских – еще шире и богаче, чем русское поле. Работать тоже умеем, особо когда захотим. Одно на ум приходит: вы, проклятые инородцы во всем виноваты! Еще с Петровских времен кровь из нас сосали, а при Екатерине Великой да при Ельцине и вовсе власть в стране взяли. Кончать вас всех надо, тогда и мы, глядишь, как люди заживем!
Мойша улыбнулся, но спорить не стал. Опустившись на колени, он мысленно прочитал молитву сначала на идише, а затем по-русски, и сказал: