Новый год в октябре

«Лукьянова их отпуска не вызвали, – соображал он, вглядываясь в лица собравшихся. – И Сергея нет…»

– … с такой теплотой, с таким искренним участием она подходила ко всем; каждый, кто знал ее…

Он быстро, по–волчьи, оглядел толпу и, уловив недоверчивый взгляд Чукавина, почувствовал, что переборщил… И тогда, повинуясь раскрепощающему таланту актера, всхлипнул и, беззащитно закрыв лицо дрожащими пальцами, пробормотал:

– Простите. Мне… Я не могу… говорить.

В застывших глазах придавленного, почерневшего от горя отца Наташи – полноватого, добродушного старика, у которого мелко тряслись губы, – появились слезы, и одна их них медленно потекла по щеке.

Прошин отвернулся. Он обманул всех. Даже отца. Хотя обмануть отца убийце нелегко. Но он обманул.

«Бог не простит мне его слезы», – с ужасом думал он, таращась на липкие комья земли, летевшие в зияющую яму и с чавкающим стуком разбивающиеся о крышку гроба.

Он видел себя как бы со стороны – с отвисшей челюстью, съехавшими очками, с прилипшими от испарины ко лбу волосами, – но вернуться в нормальное состояние не мог. Втайне, будто исподтишка, его утешала мысль, что такое выражение лица – это даже неплохо, он действительно сражен несчастьем, и, видимо, тот, Второй, и свел его физиономию судорогой.

«Но перед Богом расплачиваться не кому–нибудь, а мне! – застонал он про себя. – Мне! Одному!»

И стало страшно так, словно он хоронил себя. Но страх этот не был страхом перед Богом, нет… Страх перед Богом абстрактен, перед Богом можно отмолиться, отвинить грех, разгадав в лике иконы прощение, снисхождение к тебе – маленькому, неразумному, жалкому; а страх охвативший его, был другим – осязаемым, обрывающим сердце, поднимающимся в глубине медленными, клубящимися волнами. И не находилось объяснения и названия этому страху…

Разве что был этот страх перед самим собой.

После похорон Прошин отправился к Глинскому.

Дверь квартиры была не заперта. Сергей спал в одежде, раскинувшись на низкой кушетке. Рядом на полу валялись липкие порожние бутылки, опрокинутая пепельница с недокуренными сигаретами; забытый проигрыватель шипел иглой по пластинке.

Прошин выдернул вилку из сети и присел на край кровати. Сергей застонал во сне, выкрикнул что–то нечленораздельное и повернулся на бок, уткнувшись в подушку обслюнявленным ртом. Был он небрит; растрепанные, давно не мытые волосы торчали во все стороны; спал в одном ботинке, надетом на босу ногу, другой покоился в осколках разбитого зеркала.