Новый год в октябре

Тот улыбнулся. А потом тычком большого пальца ударил Глинского в солнечное сцепление и тут же низом ладони толкнул его в подбородок. Сергей отлетел к стене и сполз на пол.

– Вот, сука… – сказал он с пьяной растерянностью и, шаря вокруг себя руками, облизал кровь на губах.

– Встань и успокойся, – буркнул Прошин, хладнокровно отворачиваясь к окну.

Его спасла звериная, чуткая реакция… Тяжелая керамическая пепельница вдребезги разлетелась о руку, которой он успел заслонить лицо.

Прошин по–змеиному зашипел от боли, пронзившей кость. Ненависть, дикая ненависть охватила его, лишила рассудка… Он подскочил к Глинскому и начал бить его ногами.

– Ах ты, щенок… – шептал он, – Ах ты, щенок… щенок!

Он бил его за свою привязанность к нему, даже любовь – старшего брата к младшему – к неблагодарному мальчишке, не пожелавшему ни понять его, ни подчиниться, не оценившего и предавшего их дружбу. А впрочем, какая там дружба… Пьянки, воровство да болтовня. И тут острая жалость к Сергею остановила его. Он перетащил Глинского на кровать и сел рядом. Захотелось раскаяться, объясниться, просто поговорить с ним… Но в чем каяться и что говорить? Прошин хмуро потрогал ноющую руку и отшвырнул ногой осколки пепельницы. Тихо сказал:

– Хватит истерик. И моих и твоих. И вот что. Живи, как хочешь. Я тебя больше не трону. Ни рукой, ни словом. А за сегодняшнее прости. Или, хочешь… отдубась, как только понравится. Чтоб окончательно расквитаться…

– Слушай… – Сергей приподнялся на локте. – А ведь ты ее убил… Ты. Я знаю… Мне сон, да, сон приснился.

– Ты до сих пор пьян? – устало поморщился Прошин.

Сергей всхлипнул.

– Ну–ну, дурачок… – Он обнял его и погладил по голове, как ребенка. – Не надо.

– Как дальше–то жить?! – отодвинувшись, спросил тот. – Ну?