Новый год в октябре

«Удивительно, – думал Прошин. – И он выбился в академики… Сколько же у него врагов? Нет, надо быть гениальным и чистым, чтобы перешагнуть расставленные против тебя рогатки, даже не заметив их. Вот они – благость и счастье таланта».

– Дидактичность твоя очаровательна. – Он дергал заевший хомутик «молнии», пытаясь застегнуть папку. Но с чего это на тебя нашло, а? Раньше, помнится…

– И давай без упреков, – оборвал его Бегунов. – Это, в конце концов, непорядочно. Вся моя предыдущая поддержка – аванс. Аванс, данный тебе для дальнейшего самостоятельного развития в науке. В качестве ученого, администратора – все равно. Пусть аванс дан тебе как сыну. По блату, что называется. Но я надеюсь, на индульгенцию со временем ты мне заработаешь…

– Так, – сказал Прошин, поднимаясь. – Значит: гуляй Вася, искупай мои грехи?

К нему медленно подкатывала беспомощная, слепая злоба… Все рушилось!

– Леша, – смягчился Бегунов. – Хорошо. На условное научное руководство я согласен. Но куда ты торопишься? Все впереди. И докторская, и Австралия…

Это привело Прошина в бешенство.

– Ты меня за дурака считаешь? – еле слышно процедил он и, ухватив спинку стула, с силой отпихнул его в сторону. – Оптимизм какой, скажите пожалуйста! Впереди! Знаешь ты, что впереди, как же! Тоже мне, господь Бог и сонм пророков!

– Ну, не Австралия, так что–нибудь другое, – улыбаясь, сказал Бегунов.

– Ты… – выдохнул Прошин, поджимая губы. – Ты… изгаляешься надо мной. Да?! Осенила… человека благодать! Под старость! Снизошло! Принципиальность. Да чтоб… я… еще…

Когда он выходил из кабинета, то неудержимо захотел хлопнуть дверью. Так хлопнуть, чтобы вся штукатурка поосыпалась. Но и это желание осталось неосуществленным: вошедший Михайлов, учтиво наклонив голову и, придержав дверь, пропустил его вперед.

Дверь плавно затворилась. Прошин очутился в «предбаннике» и, чувствуя себя растоптанным, подло обманутым и вообще дураком, состроил кислую улыбочку курьерше, поливавшей цветочки, и вышел вон.

– Тьфу, ты, – вырвалось у него растерянно и бессильно. – Надо же… как.

Он остановился у висевшей в коридоре доски Почета и механически обозрел фотографии передовиков.

Михайлов улыбался во весь рот, и улыбка его показалась Прошину издевательски–злорадной. В лице Лукьянова застыло тоже нечто подобное: какая–то плутоватая ирония…

Рядом с Лукьяновым красовалось изображение его, Прошина.