Новый год в стиле хюгге

– Саня, ты такой предусмотрительный, такой добрый, ты лучший! Ты столько для меня сделал, это бесценно! Но деньги за одежду я верну.

– Да ну, – бурчит он, – даже не думай об этом. Я не возьму… Ну что, подкинуть тебя к маме?

Мы едем по заснеженным заспанным улицам. Всё в снегу, ни людей, ни толком машин. Возле пивного завода установили площадку для новогодней ярмарки, на ней – светодиодные фигуры животных высотой в два моих роста. Вечером, наверное, их зажигают, и сюда прибегают играть дети. Договариваемся, что Саня заедет за мной после обеда, мы прогуляемся по памятным местам и сюда тоже заглянем.

Захожу в свой подъезд без предупреждения – домофон сломан. Поднимаюсь по ступенькам, а колени аж подкашиваются от волнения.

Мама открывает дверь – и застывает, не верит глазам. Мгновение – и ее строгое лицо словно размякает, становится добрее, роднее, глаза увлажняются.

– Мамочка!

– Родная моя, приехала! – она машинальным движением пытается собрать на груди ворот халата, будто боится, что неопрятно выглядит.

Я бросаюсь в ее теплые, пахнущие родным домом объятия. Мы трижды целуемся в щеки по обычаю, заведенному еще моей бабушкой.

– Ну проходи-проходи! – хлопочет она, помогая снять куртку.

– А папа где?

– В гараже возится с «копейкой», – отвечает мама, и я смеюсь: время здесь будто остановилось, только на мамином лице морщинок стало больше.

Мама идет на кухню ставить чай, я подмечаю, что ее движения стали медленнее, осторожнее, вероятно, болят колени. Смотрю ей вслед, затем отправляюсь в свою комнату. Берусь за ручку двери, и взгляд останавливается на стекле, которое когда-то вставил Кир. Ощущение такое, будто рябь по сердцу проходит. Наверное, это никогда не закончится. Я не смогу его забыть, вычеркнуть из памяти, вырезать из души. Просто надо привыкнуть, что он всегда будет со мной – мой личный призрак.

Вхожу в комнату, и на меня накатывает запоздалая ностальгия. Здесь все осталось таким же, как шесть лет назад, когда я только закончила школу. С тех пор, кажется, прошла целая жизнь.

Те же книги на полках: Пушкин, Лермонтов, Лондон. Целая стопка совсем стареньких изданий, переплетенных вручную, мне их подарила учительница русской литературы. На столе компьютер с малюсеньким выпуклым экраном – такие, наверное, уже не выпускают. Мои плюшевые игрушки сидят на покрывале – голубой заяц и коричневая кудрявая собака, мы ее когда-то с мамой нашли в кустах в детском саду. Вымытая собака еще несколько дней сохла в ванной, прицепленная за уши прищепкой к бельевой веревке.

В этом доме сохранились все мои воспоминания, словно бабочки в янтаре. Пусть и дальше хранятся, не хочу их забывать, это всё часть меня: и книги с пожелтевшими страницами, и мохнатый щенок, и салфетка, которую я вышивала крестиком.

– Доченька, пойдем, я тебе обед приготовила, – говорит мама.

У нее всегда было так: приходишь на чай, а потом выкатываешься из-за стола, как колобок. Она не ждала никого в гости, но передо мной и картошка, запеченная с сыром, и грибочки в сметане, и кружок деревенской колбасы шкварчит на сковороде.

Уплетаю обед за обе щеки. Когда дело доходит до чая, я просто не могу его в себя вместить.

Словно и не уезжала.

Рассказываю маме о том, как живу, какие у меня новости. О том, что больше не работаю в агентстве, пока не упоминаю. Мысленно оправдываю себя тем, что официального увольнения еще не было. Потом мы долго беседуем с ней ни о чем, какие-то местные сплетни, воспоминания. И вот мама возьми да и расскажи, что недавно к ней заезжал Кир, спрашивал рецепт котлет. Я невольно тянусь к маме, вся превращаясь в слух.

– Нашел он тебя? – спрашивает мама. – Несколько лет ко мне ходил, все выспрашивал адрес, но ты же сказала молчать. Он даже к отцу твоему в гараж приходил с бутылкой, подкупить хотел. Может, и подкупил бы, если б отец был в курсе. – Мама улыбается, словно невзначай пододвигая мне креманку с ежевичным вареньем.

И снова от воспоминаний о Кире у меня сосет под ложечкой.

– И чем он здесь занимался, как жил? – ухожу я от ответа.

– После твоего отъезда как с цепи сорвался. Такого навытворял… драки, пьянки. То какой-то тихий ходил, то из-за ерунды бесился. Отцу за него было стыдно, несколько раз из полиции его вымаливал. Отца его жалко… Хороший человек… А тут сын такой бедовый. Потом еще оказалось, что у отца болезнь глаз, он через пару лет ослеп, а еще через год умер. Тогда Кирилл его бизнес продал и уехал, говорят, с одним рюкзаком за плечами. Никому ничего не сказал. Просто в один день в городе стало тихо.

– Отец Кира умер?! – Я не доношу кружку до губ.

– Да, светлая ему память…

А меня не было рядом…

Дребезжит дверной звонок – вырывает меня из мрачных мыслей. Это Саня. Мама очень рада его видеть, они обнимаются. Саня говорит ей дежурные, но очень приятные комплименты, мама смущается, что не причесана и не накрашена, хотя о приходе Сани знала, причесалась и накрасилась, я видела. Все это так тепло и мило, что я снова улыбаюсь.