Новый Мир ( № 4 2002)

Сзаимствованной лексикойвроде бы все ясно, но жаль бросаться такими конфетками: “конструкт русской эмансипированной женщины Аполлинарии Сусловой в русской культуре сформирован как парадоксальный в терминах западной логики”; Вера Засулич, “очарованная когда-то Нечаевым, использовавшим интимные ритуалы и риторику любви”; “возможно, ключ к такому поведению А. Ф. Кони лежит в его сущностной... импотентности в качестве фигуры правосудия”, “мужчина привлекает ее внимание различными активными действиями и перформативными постановками — в виде мужского тела генерала Трепова <...>; в виде справедливого и добропорядочного тела А. Ф. Кони”... На десерт предложим “функционирование своих естественных телесных функций”, “ассамбляж наркотиков” и “уникальную микстуру сентиментализма и помпезности”.

Вообще основной характеристикой стиля (и, видимо, мышления) Жеребкиной является тавтология. Это заметно как на уровне отдельной фразы, так и на уровне всего текста, строящегося по принципубесконечного повторения одного и того жеи частотеми же самыми словами,только расставленными в несколько ином порядке. “...смерть и полная аннигиляция жизни”, “она воплощала собой структуру „инаковости”, „друговости” <...> и являлась поводом для дискурсивного осмысления феномена друговости как такового”, “из-за слишком абсолютного идеала абсолютной любви” — таким-то образом строится жеребкинскийнарратив.

Но слишком тесное общение с передовым западнымдискурсомоказало, по-видимому, роковое влияние на речевые функции автора вообще. Даже там, где, казалось бы, нет никаких подводных камней,он/онане вполне справляется с речевой задачей. “В то же время общее гносеологическое сходство <...> имеет существенные различия”, “...восхищавшему не только Россию, но и весь мир за „открытие глубин””, “полноправная хозяйка акта присвоения”, “полная, до изнеможения ежедневная работа в мастерской”, “логика исключения себя и жертвоприношение собой”, “знаменитая русский антрополог П. Г. Тарновская”.