Новый Мир ( № 4 2002)

“Киев времен детства и юности Булгакова... оказывается... сплошной terra incognita. Так, между первой и второй главой следовало бы поместить воображаемую главу „Коллекция Первой гимназии”... а в четвертую главу (о киевских театральных впечатлениях Булгакова) мысленно поместить раздел о киевской эстраде и ее замечательном порождении — Александре Вертинском, чьи песенки стали одним из сквозных лейтмотивов булгаковской прозы...” — пишет, как бы заранее оправдываясь перед читателем, Мирон Петровский. Но нигде не добавляет, что эти “пропущенные главы”, его же перу принадлежащие, в некотором смысле существуют: реальная глава “Киевский гимназист сто лет назад” (о киевской Коллегии Павла Галагана) в его книге “Городу и миру” (1990) — выразительная параллель “воображаемой главе” о Первой гимназии (можно предположить, что в главе шла бы речь не только о ее замечательной коллекции, но прежде всего о насыщенном культурном растворе заведения, где и могли выкристаллизоваться таланты, подобные булгаковскому). В той же книге есть и глава о “замечательном порождении киевской эстрады” А. Вертинском, содержащая и булгаковские обертоны.

“Происхождение мастера”.Проблема булгаковских источников становится композиционным стержнем всей книги и задает движение ее сюжета.

“К самому популярному... источнику — Писанию — Булгаков... приникает чаще всего. Высочайший, сакральный „источник” оказывается вместе с тем и самым демократическим, снимая этой своей двойственностью противоречие между „высокими” и „низкими” источниками творчества Булгакова”.

Библейский, сакральный “подтекст” просвечивает, оказывается, во всех — даже самых “светских” по теме — вещах Булгакова. Мы видим, как это происходит во всех срезах его художественной структуры — от смыслового (“христологические” мотивы есть везде — от “Последних дней” до “Театрального романа” и от “Бега” до “Кабалы святош”; все любимые булгаковские персонажи — пророки; каждое сочинение Булгакова повествует о“последних днях”— крестной гибели на Голгофе) до лексического, фонетического (Пончик из “Адама и Евы” — это сниженное “Понтий”, Вестовой в “Беге” — “ангел” и т. д).