Новый Мир ( № 6 2002)

Смысл этого образа прозрачен: звучащее имя живет и умирает, а будучи записанным, оставляет лишь мертвый след. Между тем в “Евгении Онегине” все по-иному: автор имеет в виду немертвый след, амертвую страсть— “бесплодную”, “безжизненную” — и хочет сказать, что ееслед(то есть “признак”, “видимое проявление”) вызывает у него печаль. Такое осмысление всецело согла­суется с данными орфографии. Допускаю, что его правильность нельзя доказать с абсолютной точностью. Но ведь выбор между тем или другим написанием нам приходится совершать, только когда мы модернизируем классиче­ский памятник литературы. Если же мы оставим орфографию источника незыблемой, пушкинские стихи можно будет понять и так, как это делали совре­менники поэта, и так, как спустя сто лет их поняли его редакторы.

В заключение — несколько слов о пунктуации, уважения к которой пушкинисты обнаруживают не больше, чем к другим уровням текста. Здесь царит тот же произвол: пунктуационная система Пушкина смешивается с современной, в одном тексте объединяются чтения рукописей и разных изданий, игнорируется последняя авторская воля, получают права гражданства варианты, не опирающиеся ни на один достоверный источник. Возьмем, к примеру, примечание, в окончательной редакции помещенное под номером 23: “Въ журналахъ удивлялись, какъ можно было назватьдЅвоюпростую крестьянку, между тЅмъ какъ благородныя барышни, немного ниже, названыдЅвчонками!”90 В изданиях 1833 и 1837 годов (а это единственные источники данной фразы) примечание оканчивается восклицательным знаком, передразнивающим недоуменный пафос критика, но в большом и малом академическом собрании этот знак почему-то уступил место точке.

В конце 1-й главы Пушкин в шутку грозится:

<...> И скоро, скоро бури след

В душе моей совсем утихнет:

Тогда-то я начну писать

Поэму песен в двадцать пять (1, LIX).

Пунктуационное оформление этих строк соответствует отдельному изданию 1-й главы. Но в “Онегине” 1833 и 1837 годов указание на грандиозный объем поэмы отделено от предыдущего текста запятой. Она иронически подчеркивает “масштабность” замысла, воплощать который автор никогда не собирался:

<...> Тогда-то я начну писать

Поэму, пЅсенъ въ двадцать пять91.

Последний фрагмент, на котором я хочу остановиться, отличается не лишенным какофоничности скоплением союзов и частиц (ли... иль... ль... иль...92):

Оттого ли,

Что он и вправду тронут был,

Иль он, кокетствуя, шалил,

Невольноль, ильиз доброй воли,

Но взор сей нежность изъявил <...> (5, XXXIV).