Новый вор

«Он говорит, — пояснил тот, — что Ницше в свое время доказал, что бог умер. Но сам Ницше умер в забвении с тремя проданными экземплярами своих трудов. Он победил мыслью время, но погубил свой разум. В чистом виде мысль — яд, наркотик. Ее нельзя отпускать — улетит в пустоту, за край отмеренного срока. Для человека будущее — пустота, зона вечного отсутствия. Мысль следует запрячь, как коня в повозку, и ехать на ней, собирая дань с идиотов!»

«Дон Игнасио, наверное, сочиняет стихи, — предположил Перелесов. — Интересно, на каком языке — португальском или испанском?»

«Вечности, — сказал господин Герхард, — на языке бога, который умер. Скоро я тоже заговорю на этом языке».

Обычно они с доктором выпивали по фужеру, но в день, когда на лице господина Герхарда появились свежие полоски, выпили целую бутылку. Когда дон Игнасио уехал, господин Герхард принес с кухни еще одну.

Но в холле он крепко стоял на ногах, почему-то грозя пальцем горилле и в упор не замечая Перелесова. Тот хотел незаметно уйти, но старый гитлер-югендовец (в шортах и в белой рубашке, не хватало только значка со свастикой на груди) вдруг произнес по-русски: «Я наконец понял, что такое рак. Это когда организм человека изо всех сил сражается за себя, сам с собой и против себя. Лечение в моем возрасте — всего лишь небольшой выигрыш во времени. Очень унизительно для человека, который привык все в жизни делать сам. — И — со вздохом после паузы: — Включая саму жизнь».

Перелесов молчал, не зная, следует ли ему протокольно утешать господина Герхарда или тайно злорадствовать?

«Мне очень жаль», — сказал он, и это было вполне искренне. Господин Герхард прожил такую жизнь, что не нуждался в его утешениях. Да и тайное злорадство он бы мгновенно распознал, независимо от того, сколько выпил.

«Так и Россия», — между тем продолжил какую-то свою мысль господин Герхард.

«Что Россия?» — удивился Перелесов. В Москве, наверное, шел снег, крутила метель, Пра мерзла в окаменевшей черной дубленке (вот бы посмотрел «пролетевший фашист», если, конечно, дожил). Над всей Португалией и немалым куском Испании с ноября по март неколебимо стоял Азорский антициклон — «безоблачное небо», солнце и средняя температура плюс семнадцать. Пра приносила с коммунистических митингов листовки, где утверждалось, что ельцинский режим — раковая опухоль на теле России. А в местной прессе Перелесов читал, что Россия — раковая опухоль на теле современной цивилизации.

«На этот вопрос можно ответить двояко, — пояснил господин Герхард. — Прошло ее время. И — пришло ее время. Что тебе больше нравится?»

Перелесов пожал плечами. Между «прошло» и «пришло» как будто растопырился злой, щелкающий клешнями рак. Россия увиделась ему в образе перепуганной и, видимо, крепостной девицы в сарафане и кокошнике. У нее не было сил оторвать вцепившегося в подол рака. А на кухне не было кастрюли подходящего размера, чтобы засунуть туда его.

«Смотря что прошло и что пришло», — ответил Перелесов как на уроке в школе, то есть никак. Он удивлялся господину Герхарду. Ему бы в церковь, в кирху, или куда там ходят лютеране? А он… одной ногой в могиле, а другой… в России?

«У тебя есть шанс перебраться из «прошло» в «пришло». Не потому, что ты этого заслужил, а исключительно благодаря твоей матери, — посмотрел почему-то не на Перелесова, а на гориллу господин Герхард. Причем (Перелесов это отметил) со страхом, словно горилла могла ожить и отомстить за свою безвинную смерть. — Тебе рано возвращаться в Россию. Закончишь школу здесь, а потом поедешь учиться в германский филиал колледжа Всех Душ в Кельне. Это очень серьезное учебное заведение. Про него мало кто знает, знают про колледж Всех Душ в Оксфорде, тот специально на виду, чтобы не лезли в Кельн. Ты окончишь его, когда меня скорее всего уже не будет. Но это не важно. Там тебе объяснят, что будет дальше и что надо делать, чтобы не опоздать, не провалиться в пустоту, куда провалится… — господин Герхард отодвинул колышущуюся занавеску, посмотрел в окно, — да, считай, весь мир», — закончил как-то сухо и буднично, словно ему не жалко было голубого неба с чайками, зеленых гор Синтры, мыса Кабо да Рока в пенных кружевах, розовых кустов, идеально подстриженных газонов и опрыскивающих их водой фонтанчиков в саду.

«Хочешь, скажу, зачем ты вылил в унитаз шампанское?» — вдруг спросил господин Герхард. Наверное, он тоже подумал про фонтанчики.

«Откуда вы знаете? — растерялся Перелесов и зачем-то уточнил: — Не в унитаз — в раковину», словно это имело какое-то значение.

«В раковину, — согласился господин Герхард. — Серьезное мероприятие, серьезный отель, везде камеры, служба безопасности. Они показали запись, спросили: «С этим пареньком, который прилетел с вами и вылил в унитаз шампанское за три тысячи евро, все в порядке?»