Новый взгляд на трансперсональную теорию: человеческая духовность с точки зрения соучастия

Хотя я откровенно верил в актуальность поисков трансперсональной эпистемологии, постепенно во мне начало расти неясное, но коварное чувство неудовлетворённости. Поначалу я думал, что его источником был сам амбициозный характер проекта и связанные с ним сомнения в том, достаточно ли у меня знаний и умения для его успешного осуществления. Однако по мере того, как моё недовольство усиливалось, я начал подозревать, что его причины заключаются в чем‑то другом. Каков бы ни был источник этого чувства, оно подрывало большую часть моих творческих усилий. Чем больше я старался развивать свои мысли в направлениях, намеченных в моем первоначальном проекте, тем более увязшим и разочарованным себя чувствовал. Кульминацией этого чувства неудовлетворённости стал период интеллектуального застоя, в который я почти целый год не мог ничего написать по тематике проекта. Болезненно осознавая свою неспособность сколько‑либо удовлетворительным образом продолжать исследование, я решил на некоторое время отложить его и сосредоточить свои силы на других проектах. Однако в течение всего этого времени проект постоянно присутствовал где‑то на заднем плане моего ума — порой казалось, что он нахально смеётся надо мной!

Отчасти в поисках более глубокого понимания этого интеллектуального тупика я стал изучать свои мысли, чувства и ощущения в отношении данной проблемы во время медитации и в различных состояниях расширенного осознания. На определённом этапе этого исследования я начал подозревать, что в самом характере проекта было «нечто» крайне неверное. Когда я взглянул поглубже, моему сознанию открылось истинное лицо моего разочарования. Недовольство коренилось не в отсутствии ответов на мои вопросы, а самих вопросах, которые я ставил. Джоанна Мейси однажды сказала: «Если бы нам достаточно везло, мы бы находили правильные вопросы, а не правильные ответы» (Масу & Rothberg, 1994, р. 25). Как я восхищался этим прозрением в то время!

Как я теперь вижу, стандартные вопросы об утверждениях знания и эпистемическом подтверждении связаны с модусами дискурса, типичными для картезианского эго. С одной стороны, я сознавал, что эти эпистемологические проблемы были пережитком картезианской модели познания, заинтересованной в объяснении и оправдании разрыва между субъектом и объектом. С другой стороны, я неоднократно наблюдал, как эти проблемы рушились при подходе к ним посредством созерцательных модусов познания. Иными словами, вопросы эпистемических норм теперь поражают меня своей зависимостью от картезианских модусов сознания. В свете этого нового осознания, я пересмотрел направление своих усилий и решил отказаться от нормативных целей своего исследования — если вообще не от всего проекта. И все же более глубокий голос мягко, но настойчиво нашёптывал мне, что в исследовании эпистемического измерения трансперсональных переживаний по-прежнему есть нечто поистине решающе важное.

Важное изменение направления моих исследований произошло, когда я, не будучи удовлетворён существующими определениями трансперсонального опыта, попытался выработать свои собственные. Именно тогда я осознал не только трудности определения трансперсональных феноменов как индивидуальных внутренних переживаний, но также серьёзные концептуальные и практические ограничения подобного эмпирического понимания (9). Было ясно, что если я хочу сколько‑либо существенно продвинуться в своём изучении трансперсонального познания, то должен начинать на пустом месте и найти другой голос для того, чтобы говорить о трансперсональных феноменах. Затем, к собственному удивлению, я осознал, что этот альтернативный голос, хотя и дремлющий, присутствовал в моем проекте ещё со времени моей первой догадки о центральной роли познания в трансперсональных феноменах: я полагал, что трансперсональные феномены — это не индивидуальные внутренние переживания, а эпистемические события.

Этот эпистемический подход, как я его назвал, по существу предполагал эпистемический поворот, радикальный переход от опыта к познанию в наших трансперсональных исследованиях, призванный освободить их от ограничивающих картезианских якорей. Эпистемический поворот вёл прочь от картезианства, равно как и от связанных с ним дилемм, посредством понимания человеческой духовности не в качестве интрасубъективных переживаний, а как мультилокальные эпистемические события, которые могут возникать не только в человеке, но также во взаимоотношении, сообществе, коллективном самосознании или месте (10).