Новый взгляд на трансперсональную теорию: человеческая духовность с точки зрения соучастия

Безусловно, существует ещё много интерпретаций этих и других восточных духовных путей с позиции эмпиризма, которые я не могу здесь упомянуть. Однако главный вопрос состоит в том, действительно ли внутренний эмпиризм отражает и законно представляет тот тип эпистемического подтверждения, который действует в этих созерцательных традициях. Хотя я не могу подробно обсуждать здесь этот вопрос, мне бы хотелось, по крайней мере, высказать предположение, что эта эмпирическая интерпретация восточных духовных учений (то есть, в качестве происходящих из субъективного опыта и получающих в нем своё подтверждение) в большей степени относится к апологетическим попыткам некоторых учёных, испытавших влияние Запада, показать свою научную значимость, нежели к самой природе восточных созерцательных путей и эпистемологий.

Например, в Адвайта Веданте этот акцент на субъективном опыте можно проследить к таким нео-адвайтистским мыслителям, как Радхакришнан (1923/1971) — индиец, получивший образование на Западе и оказавший значительное влияние на многих современных учёных, включая Паранджпе (Paranjpe, 1984, 1988), Шарму (Sharma, 1993, 1995) и Смарта (Smart, 1964/1992). По мнению Радхакришнана (1929/1957), «если философия религии хочет быть научной, она должна стать эмпирической и основываться на религиозном опыте» (с. 84) Однако, как указывают несколько исторических комментаторов, перенесение эмпирических принципов и оснований на систему Веданты не согласуется с традиционными учениями, в которых акцент всегда делался на знании (джняна) и откровении (шрути) (Fort, 1996; Halbfass, 1988а, 1991; Rambachan, 1991, 1994). Например, Халбфасс (Halbfass, 1988b) показывает, что по контрасту с осторожным и скептическим отношением классического индуизма к личному опыту неоиндуизм видит в нем сущность и основу любой религии. Такие же доводы приводились в отношении традиционной и современной интерпретаций школы санкхья йоги и, в частности, письменной традиции, основанной на Йога Сутрах Патанджали (Grinshpon, 1997).[19]

Аналогичная ситуация существует в исследованиях буддизма, где такие учёные, как Джайятилекке (Jayatilleke, 1963) и его ученик Калупахана (Kalupahana, 1975, 1986), утверждают, что буддийское освобождение достигается и подтверждается посредством переживаний, полученных в ходе медитативной практики. Например, Джайятилекке даже говорит о буддийском «расширенном эмпиризме», который включает в себя паранормальные переживания. Однако в высшей степени сомнительно, что эти эмпирические истолкования могут объяснять природу буддийских доктрин, эпистемологий и освобождения. К примеру, Хейес (Hayes, 1997) в своём анализе теории познания Дхармакирти приходит к выводу, что «доктрина радикального эмпиризма, возможно, имеет свои достоинства, но к их числу не принадлежит возможность легко согласовать её с классической доктриной буддизма. Каждая из трёх классических формулировок пробуждения Будды… включает в себя использование интеллекта для достижения правильной интерпретации мира опыта» (с. 116–117)[20]. Хотя я не могу приводить здесь выдвигавшиеся доводы, так называемая доктрина буддийского эмпиризма также была подвергнута сомнению и опровергнута как на концептуальных, так и на исторических основаниях в работах Халбфасса (1988b), Хоффмана (Hoffman, 1982), Калансурьи (Kalansuriya, 1981, 1987) и Шарфа (Sharf, 1995а). В совокупности эти и другие данные дают веские основания полагать, что эмпирические интерпретации восточных духовных традиций представляют собой защитную реакцию на влияние и престиж западной эмпирической науки, которая не имеет никакого или почти никакого отношения к индуистским и буддийским созерцательным путям.[21] По словам Халбфасса:

Ссылки неоиндуизма на религиозный и мистический опыт часто включают в себя утверждение, что религия может и должна быть научной и что индуизм и, в особенности, Веданта имеют научную и экспериментальную основу. Таким образом, понятие переживаемого опыта стало одним из самых важных средств для представления и истолкования индуистской традиции миру, в котором господствуют наука и технология (с. 398–399).