Ноздря в ноздрю

К счастью, сочетание здравого смысла и проез­жающего патрульного автомобиля убедило эту па­рочку, что преследование пора прекратить. Поэтому я, миновав четыре полосы движения, смог перейти на быстрый шаг и, тяжело дыша, пошел на запад.

Еще сбросив скорость, я облегченно рассмеялся. Несколько пешеходов как-то странно на меня по­смотрели, но, слава богу, на этот раз в их глазах я заметил только веселые искорки. Я чувствовал себя на седьмом небе и буквально парил над тротуаром, оглядывая приближающиеся автомобили в поисках свободного такси, которое могло отвезти меня в Фулем.

* * *

Каролина жила в полуподвальной квартире. Тэмуорт-стрит, как и многие другие улицы Лондона, появилась на карте в 1920—1930-х годах, когда нача­ло увеличиваться городское население. Изначально дома с широкими террасами предназначались для одной семьи, но с тех пор многие здания разделили на несколько отдельных квартир. И полуподвальные возникли на месте «помещений под лестницей», в которых ранее жили слуги. Так что в квартиру Каро­лины попадали не через крыльцо, а через вход для слуг. Для этого приходилось войти в железную ка­литку и спуститься на восемь ступенек в маленький бетонированный дворик, который находился ниже уровня улицы.

Каролина открыла дверь с радостным вскриком и бросилась мне на шею, одарив меня долгим поце­луем в губы. Если у нее еще и оставались сомнения в серьезности наших отношений, внешне она их ни­как не выказывала.

Ее квартирка тянулась под домом и выводила в садик, достаточно большой, чтобы поставить там стол и пару-тройку стульев.

— Летом его освещает утреннее солнце, — похва­сталась она. — Очень милый садик. Именно из-за него я и сняла эту квартиру.

«Неужели, — подумал я, — человек может быть счастлив в этих каменных джунглях только потому, что имеет возможность поставить под открытым не­бом стол и пару стульев?» Я чувствовал себя гораздо счастливее среди открытых пространств Ньюмаркет-Хит, но знал, что скоро и мне придется переселить­ся в этот человеческий муравейник, чтобы реализовывать честолюбивые замыслы Марка.

В квартире Каролина выдерживала минималист­ский стиль: голые деревянные полы, хромированные стулья, белая кухня. У нее были две спальни, но од­ну она приспособила под репетиционный зал, со стулом и пюпитром по центру и стопками нот у стен.

—  Соседи не возражают? — спросил я.

—   Нет, — достаточно твердо ответила Кароли­на. — Я не играю поздно вечером и до девяти утра, так что никто не жаловался. А одна женщина, кото­рая живет наверху, даже говорит, что ей нравится меня слушать.

—  Ты сыграешь для меня?

—  Сейчас?

—  Да.

—   Нет, — ответила Каролина. — Я не сыграю для тебя, пока ты не приготовишь для меня обед.

—  Это несправедливо. Я бы приготовил для тебя обед, если бы не попал в аварию.

—  Отговорки, отговорки, — рассмеялась она.

—  А что у тебя в холодильнике? — спросил я. — Я приготовлю что-нибудь прямо сейчас.

—  Нет-нет. — Она покачала головой. — Мы идем в паб. Мне пришлось дать взятку бармену, чтобы он придержал нам столик.

Поход в паб с Каролиной в субботний вечер оп­равдал все мои ожидания. Назывался паб «Атлас», находился на углу Сигрейв-роуд, и народу в нем хватало. И пусть ей каким-то образом удалось за­бронировать столик, это был бар, а не ресторан вро­де «Торбы». Деревянный столик стоял у окна. Каро­лина села на деревянный стул с прямой спинкой, напомнивший мне школьные стулья, а я пробился сквозь толпу к стойке, чтобы заказать бутылку «Кьянти».

Еда оказалась очень даже неплохой. Каролина выбрала морского окуня с салатом, а я — камбер­лендские сосиски и картофельное пюре с чесноком. Насчет чеснока у меня возникли сомнения, и у Ка­ролины, похоже, тоже, потому что она подцепила на свою вилку немного картофельного пюре и отправи­ла в рот. На мгновение наши взгляды встретились, мы буквально заглянули друг другу в душу, а потом рассмеялись: оба поняли, зачем она отведала моего пюре.

Каролина очень радовалась тому, что сможет вы­ступить в Чикаго, и мы говорили о ее работе и осо­бенно о ее музыке.

—   Играя, я чувствую, что живу. Я существую только в моей голове, и я знаю, это звучит глупо, но мои руки, когда они соприкасаются со смычком и струнами, каким-то образом отделяются от моего тела. У них появляется собственный мозг, и они жи­вут сами по себе.

Я смотрел на нее, слушал, не желая прервать.

—  Даже если передо мной новое произведение, которое я никогда не исполняла, мне не нужно соз­нательно говорить пальцам, что делать. Я просто смотрю на ноты на бумаге, а пальцы все делают са­ми. Я же могу почувствовать результат. Это пре­красно.

—  Ты слышишь, что играешь, со всеми этими инструментами, которые гремят вокруг? — спро­сил я.

—  Да. Но скорее чувствую звук, который создаю. Я чувствую, как он вибрирует в костях. А если я сильнее надавливаю подбородком на альт, то музыка начинает заполнять всю голову. Если на то пошло, я должна следить за тем, чтобы не надавливать очень сильно, а не то перестаю слышать оркестр. Играть в большом оркестре — это замечательно. Чего я не могу сказать об этих чертовых людях.