Нулевой Архетип

Ему нравилось казаться грубее, чем он был на самом деле.

Кейн нравилось быть для него женственной, и нравилось просто быть рядом.

Нравилось даже молчать вместе.

Ее одежда висела в его шкафу, обогревающую схему в его комнате Кейн регулярно обновляла, пока Джек не видел, хотя медиатор давно износился, и нужно было просто купить новый.

Ей нравились даже скрипучие деревянные полы, очень старательно, с истинно мужской основательностью покрашенные в ужасный рыжий цвет.

Ей нравился старый стол. Поцарапанная столешница, вечно захламленная всякой всячиной, поверх которой Кейн раскладывала свои университетские лекции или проверочные работы.

Раньше ей всегда казалось, что уживаться с другим человеком, подстраиваться под чужие привычки было бы невыносимо, но с Джеком оказалось удивительно легко. Ему было плевать, сколько полок в шкафу она заняла, а ей оказалось не сложно не трогать его инструменты и не перекладывать детали.

Гувернантка Кейн, да и большинство тех, с кем она выросла, пришли бы в ужас, если бы увидели ее с Джеком.

Но ей было все равно.

Разумеется, в Университете ходили слухи – это было неизбежно. Даже для свободной мастрессы жить с мужчиной в одном доме считалось предосудительным, тем более жить в трущобах. Это могло стоить ей работы, но Кейн не волновалась о деньгах.

Она могла бы найти источник дохода на стороне – разрабатывать новые схемы, чинить старые медиаторы.

Ее работа с Реннаром занимала все больше времени – не только расщепление схематиков, иногда им приходилось нейтрализовывать аномалии в Грандвейв. Близость нового Узла Земли неизбежно делала Сонм беспокойным. По большей части Реннар справлялся сам, брал Кейн с собой для подстраховки.

Иногда они отправлялись на «Алой деве» за осколками старых схем, медиаторов прежней эпохи.

При желании Кейн могла бы брать деньги у Реннара – он не отказал бы. Ей с Джеком на жизнь было нужно не так уж много, и Церковь не обеднела бы от такой суммы.

Но требовать денег казалось неправильным.

Кейн согласилась помочь схематикам, потому что ей хотелось что-то дать тем людям. Эта возможность – увидеть, что надежда иногда все-таки оправдывается – сама по себе очень много для нее значила. Была ее личной оплатой труда.

Джек понимал и не настаивал. Он вообще жил в заблуждении, что «настоящий мужчина» должен зарабатывать больше своей женщины и содержать все ее капризы. И Кейн никак не могла объяснить ему, что для нее это вообще не имело значения. Ей не нужно было, чтобы он хватался за любую работу, брал заказы на починку десятками и неделями над ними выматывался, или еще хуже: брался за работу грузчика, которую терпеть не мог. И ради чего? Чтобы в результате приносить в дом не меньше, чем Кейн?

Ее работа не отнимала столько сил и времени, сколько его. Просто оплачивалась лучше.

Но все попытки объяснить это Джеку разбивались о простое и безусловное: «Я это не для тебя делаю. Просто иначе перестану чувствовать себя мужиком. А две бабы в доме – это кошмар».

Ему нравилось покупать Кейн вещи: платья, которые потом неизбежно отправлялись в ее старую квартиру, потому что были откровенно ужасны и совершенно не нужны. Трех одеяний мастрессы – двух повседневных и одного парадного – Кейн хватало на работе, а дома она любила носить одежду Джека: старые растянутые кофты с дырками, которые он очень любил с нее снимать. И на самом деле больше всего ему нравилось видеть ее именно такой – домашней, расслабленной и своей. В идеале – вообще без одежды.

Жизнь текла спокойно и счастливо, со своими маленькими неурядицами и спорами, и она нравилась Кейн именно этим.

Каждые выходные – иногда чаще – Кейн с Реннаром отправлялась к Узлу Земли, в сиянии которого, если присмотреться, угадывался крылатый силуэт Эрики, и мир превращался в архетипы и силы. Изнанка проступала наружу, звала сладким голосом сирены: «Останься, останься с нами». Она была прекрасная и пронзительно настоящая, и Кейн всякий раз находила в себе силы вернуться, потому что то, что ждало ее в крохотной квартирке Джека, было таким же настоящим и таким же искренним.

Как будто их собственный, неназываемый, совершенно бытовой архетип.

Кейн смотрела в окно, грела руки о чашку с чаем, ждала Джека и была в тот момент мастрессой именно этого бытового архетипа.

Ей хотелось улыбаться.

Звонок в дверь застал ее врасплох. Джек никогда не звонил: у него были ключи, или же, если руки были заняты, он стучал в дверь ногой.

Изредка приходили его знакомые – могли принести деньги, которые одалживали раньше, или поломанный медиатор с просьбой починить.

Кейн пошла открывать. Холодные половицы тихо поскрипывали от ее шагов.

– Здравствуйте, госпожа Анна.

Человек, который ждал ее по ту сторону двери, не имел к Джеку никакого отношения.

Эдвард – дворецкий семьи Кейнов – стоял, небрежно опершись на трость с серебристым набалдашником, и казался совершенно неуместным в трущобах.

– Добрый день, – она поклонилась ему на университетский манер.

Казалось странным, что он не пришел в Университет, если хотел поговорить с ней.