Нусантара

Вот огромные губчатые клубни мирмекодии. Это — живые муравейники: обширные воздухоносные полости растения густо населены муравьями. Долго считалось, что ходы эти прогрызают сами муравьи, но Трейб (чем он только не занимался!) доказал, что полости образуются и в отсутствие муравьев. Нелегко было поставить соответствующие опыты, ведь муравьи в Индонезии вездесущи. Здесь их тоже множество — и в висячих муравейниках мирмекодий, и на нашей тропинке, которую они пересекают целыми колоннами. А вот и совсем другая, но тоже достаточно мощная колонна. Это куда-то перебираются походным маршем личинки мух сциар.

Подъем наш продолжается уже около двух часов. Смолк птичий хор, слышно только басовитое воркованье диких голубей, да красновато-коричневая кукушка, которую почему-то называют «рыжая обманщица», кукует совсем не по-нашему: «петэ, петэ, петэ!» Зато голубой с белым зимородок, порхавший на берегу ручья, будто спрашивал меня по-русски: как? как? как? Да ничего, приятель. Взмок, устал, но до чего же все здорово! Иногда слышались крики обезьян, однако за все время подъема мы только один раз увидели длиннорукую фигуру гиббона, а потом еще быстро промелькнувшую над нами черную мартышку лотонг.

Двигались мы почти в полном молчании, что было и не удивительно, так как мой спутник не говорил по-английски. К счастью, он знал многие латинские названия растений и с готовностью приходил на помощь, когда я нуждался в ботанической консультации. В остальном помогали жесты.

Я давно мечтал увидеть прославленный паразитический цветок раффлезию, который достигает метра в поперечнике и имеет консистенцию, цвет и запах разлагающегося мяса. Из этого неаппетитного, но очень интересного для каждого биолога цветка и состоит по существу все растение, паразитирующее на некоторых лианах, на тех их частях, которые лежат на земле.

Мне приходилось читать, что жительницы Малайского архипелага приготовляют из цветка раффлезии любовный привораживающий напиток падма. Говорят, что если готовящая падму женщина будет в это время стоять на чем-нибудь мокром, то она станет ненавистной не только своему избраннику, но и вообще всем мужчинам.

В Богорском саду мне удалось увидеть лишь дальнего родственника раффлезии — аморфофаллус, менее мясистый и вообще менее выразительный. Он покрыт восковой пленкой, поэтому богатые воском высушенные аморфофаллусы используются как факелы.

Еще в начале пути, когда я убедился, что мой спутник достаточно сведущ в латинских названиях растений, я спросил его по возможности выразительнее: «Раффлезия?» Он ответил длинной речью, сопровождавшейся жестами. Широко расставив руки, он произнес несколько фраз, в которых я уловил лишь одно слово «Самудера». Верно, гигантская раффлезия Арнольди встречается только на Суматре. Потом он сказал что-то еще, и расстояние между его ладонями сократилось до десяти-пятнадцати сантиметров. Ну что ж, я радостно закивал головой — согласен и на такую.

По пути мой провожатый несколько раз покидал тропинку (иногда это было возможно только с ножом) и показывал мне что-нибудь примечательное или разочарованно качал головой. Во время одного из таких отклонений от курса он протянул руку и удовлетворенно сказал: «Раффлезия». Знаменитый цветок вначале показался мне похожим на какой-то необычный гриб. Приглядевшись внимательнее, я различил пять толстых лепестков, красноватых, покрытых белыми пятнышками, а в глубине чашечки круглый диск, похожий на цветоложе лотоса, диск, из которого торчали короткие конические тычинки. Все это пахло довольно своеобразно, пожалуй неприятно. В литературе этот запах сравнивается с запахом несвежего мяса. Не знаю, у меня такой ассоциации не возникло, хотя в остальном — и по цвету, и по фактуре — цветок больше всего был похож на «мясо». Впрочем, может быть, запах раффлезии притупился для меня оттого, что перед этим мы прошли мимо гниющего ствола вербены премна (или гунора), которая отличается от подавляющего большинства растений тем, что подобно животным после смерти становится зловонной. Вокруг раффлезии крутились мухи и, надо сказать, что как опылители они здесь были к месту, хотя мне вспомнилось, что иногда и самые красивые бабочки стремятся к субстрату, отнюдь не гармонирующему с их поэтическим обликом.

Вскоре мы подошли к водопаду Чибереум. Он величественно низвергался тремя каскадами с высоты пятидесяти метров. Шум его был слышен издалека.