Ныряльщик из Пестума. Юность, эрос и море в Древней Греции

В реальной жизни, как и в воображаемой действительности мифа, встречались различные поводы прыгнуть или быть сброшенным со скалы в море. В дискуссиях о Пестумском ныряльщике большую роль играют белые Левкадские скалы, означавшие на западном «краю света» пограничную ситуацию между жизнью и смертью, см.: Nagy G. Phaeton, Sappho’s Phaon, and the White Rock of Leukas // Harvard Studies in Classical Philology 77. 1973. P. 137–177; Warland D. (1998) P. 279–281. Несчастные в любви, известен пример Сафо, согласно легенде, бросались с этих скал в море, чтобы погибнуть или избавиться от неразделенного чувства; преступников сбрасывали в море, чтобы божий суд вынес решение, жить им или умереть. Привлекалась для истолкования Гробницы ныряльщика и легенда об Арионе, которого корабельщики заставили прыгнуть с судна в море, где его подхватил и спас дельфин. Однако объединять все эти прыжки и падения в море в общую концепцию, а затем возводить ее к мифологическим архетипам – довольно бессмысленное занятие, независимо от того, видят ли в них космические символы восхода и заката солнца или метафоры смерти и воскресения в потустороннем мире. Во всех сохранившихся источниках всегда идет речь о конкретной гибели или спасении и никогда – о новом посмертном существовании. И как ни крути – невозможно представить себе несчастного любовника, бросающегося в море путем безукоризненно исполненного прыжка вперед головой.

Встречающиеся в письменных источниках упоминания о «погружении» в связи со смертью, как, например, Ферекрат, фрагмент 113, см.: Ampolo C. (1983), представляют из себя сравнения: они описывают непередаваемый опыт смерти через жизненный опыт, но не ставят между ними знак равенства, как это делает символ.

Что до Пестумского ныряльщика, эсхатологическая интерпретация наталкивается и на конкретные иконографические препятствия. Так, душу умершего изображали в эту эпоху не в виде обычного человека, а как маленькую женскую фигурку (Психею) в ниспадающем платье и с крыльями: Stähler K. P. Grab und Psyche des Patroklos. 1967. Объяснение вышки как входа в Аид было убедительно опровергнуто Ermini A. (1994). Warland D. (1998) необъяснимым образом считает позу ныряльщика неестественной и потому символической. Ему стоило бы набрать в поисковой строке интернета «Прыжок в воду. Картинки». Тот факт, что художник на этой фреске сосредоточился исключительно на фигуре ныряльщика, нередко толковался как «одиночество» последнего или даже его «отрешенность от мира», как у Otto B. (1990) P. 266.

Изображенное на фреске сооружение, напоминающее башню, Наполи – несомненно, правильно – интерпретировал как вышку для прыжков в воду; выступающая платформа ни для чего иного служить не может; другие предлагавшиеся толкования, такие как Геркулесовы столпы или врата Аида (впервые Bianchi Bandinelli R. 1970–1971), заставляют предполагать, что ныряльщик летит в воду рядом с этим сооружением с неопределенной высоты, причем точка, откуда он прыгнул, зрителю не видна. Но вышка и ныряльщик пространственно явно связаны, что делает такие предположения неубедительными. Наполи предложил также несколько схем, объясняющих конкретную форму вышки, которую он представлял себе построенной из каменных квадров; однако ни одна из этих схем не убеждает. Slater W. J. (1976) увидел на фреске что-то вроде гимнастической лестницы с платформой наверху, Фолькер Михаэль Строка в устной беседе предположил, что это может быть деревянное сооружение вроде охотничьей вышки. Против этого предположения говорит черная краска, в отличие от коричневой, которой нарисованы деревья; она указывает скорее на камень. Кроме того, Ингрид Краускопф указала мне на то, что в деревянной постройке следовало бы ожидать распорок под косым углом. Точного объяснения у нас пока нет.