o 0a115616b968c99b

пальцами тонкий шелк платья, отводя взгляд от стола, тихо сказала: «А ну-ка, пойдем со

мной, милая».

Рэйчел, чуть покачнувшись, встала, и Марфа, проводив взглядом девушек, сказала: «Ну,

давайте выпьем за «Марфу и Марию», чтобы в парусах у нее всегда был попутный ветер!»

Она отпила из своего бокала, и, потянувшись к мужу, шепнула: «Я сейчас».

Невестка стояла на коленях в кухне, и Мирьям, державшая миску, обернулась: «Тетя, Рэйчел

тошнит».

-Да уж я вижу, - рассмеялась женщина, и, намочив в ведре холщовую салфетку, нежно

вытерев лицо девушки, сказала: «Ты пойди наверх, полежи в опочивальне, отдохни. А Марта

тебе потом имбиря заварит, я ей еще тем летом привезла, как она Томаса носила. Он при

рвоте помогает, - Марфа улыбнулась и Рэйчел тихо сказала: «Я ведь и не ела ничего,

матушка».

-Ну, так теперь будешь, за двоих есть, - Марфа поцеловала ее, и женщины рассмеялись.

Эпилог

Краков, царство Польское, август 1609 года

Обрезки атласа валялись на блестящем, узорчатом паркете. Высокая, тонкая девушка

повертелась перед большим венецианским зеркалом и, наклонив голову, любуясь собой,

сказала: «Вроде нигде не жмет».

-Ну и хорошо , - вздохнула портниха, оправляя подол скромного, закрытого, жемчужного

цвета платья.

Очень красивая, заметно, беременная женщина, откинувшись на спинку обитого бархатом

кресла, усмехнулась, сцепив длинные пальцы: «Шубку несите, пожалуйста, пани Ядвига,

посмотрим, как это все вместе выглядит».

Портниха ушла в соседнюю комнату, а Элишева Горовиц, еще покрутившись перед

зеркалом, встряхнула длинными, каштановыми косами и села на ручку кресла матери.

-А какой он, этот сын рабби Меира? – спросила девушка. «А то мы уже, - она посчитала на

пальцах, - пять лет обручены, а я его и не видела даже. И почему свадьба будет здесь, у нас,

в Кракове, а не в Люблине, принято же у жениха в общине ее устраивать?

-Потому что, - рассмеялась мать, - у них четверо детей, да и то, - твой муж, будущий - самый

младший, остальные и женаты уже, или замужем, а у нас – двенадцать, и тринадцатый

осенью появится, - Мирьям Горовиц погладила себя по животу.

-Или тринадцатая, - не удержалась дочь.

Мать только махнула рукой. «Э, милая, я уж поняла, что кроме тебя, другой дочки у меня не

будет. Ну, на все воля Божья, конечно, - она улыбнулась и добавила:

-Так что понятно – легче им в Краков приехать, чем нам – в Люблин. А муж твой будущий, -

она задумалась, - Шимон Зеев, - красивый мальчик, высокий, волосы, как у тебя –

каштановые, а глаза темные. И способный, ну, да понятно, отец его вон – на всю Польшу

славится своим умом.

-Наш папа тоже, - капризно сказала Элишева. «Вон, сколько книг он уже написал, и еще

пишет. А ты папу в первый раз тоже – только перед свадьбой увидела? – девушка

подвинулась ближе и положила голову на плечо матери.

-Не совсем, - та чуть прикрыла прозрачные, большие, серые глаза.

-Меня же из Святой Земли в Польшу привезли, как раз после Суккота, а на Хануку мы с

папой поженились. Я у родственников его жила, меня твоя бабушка Хана-Бейла, покойная,

опекала, ну, иногда видела его на улице, не с закрытыми глазами же мне было ходить! –

Мирьям неожиданно звонко рассмеялась и подумала, как всегда, с привычной болью в

сердце:

-И Теодора тоже видела. Господи, как там мой сыночек, пани Эльжбета написала, что они на

Москву вернулись, а там война. Не случилось ли чего с ними. Петром его крестили, как

уезжали они в Италию, годик ему был, я как раз Элишеву родила. Господи, шестнадцать лет

ему сейчас, взрослый мальчик уже.

-Мама, ты что? – озабоченно спросила девушка. «Что случилось? Плохо чувствуешь себя?»

-Хорошо,- вздохнула Мирьям и подтолкнула дочь: «Вставай, шубку принесли, а потом тебе

еще платья из приданого примерять надо».

Портниха накинула на плечи девушки короткую, светлого бархата, отороченную соболем

шубку, и умильно сказала: «Ох, и красавица дочка ваша, пани Горовиц, ну да понятно – в

кого. Обувщик там пришел, ждет».

-Ну, пани Ядвига, давайте сначала с платьями закончим, а потом и обувью займемся, -

распорядилась Мирьям.

Портниха посмотрела на нее и подумала:

-Господи, тридцать четыре года, двенадцать детей родила, - а будто девчонка – грудь

высокая, бедра узкие. Я-то на нее десятый год шью, знаю. Одиннадцать мальчиков, вон, в

квартале еврейском говорят, что если она у какой женщины в доме на кровать присядет, та

непременно родит, этим же годом, и обязательно мальчика.

Элишева прижалась белой щекой к бархату шубки, и, томно прикрыв темно-серые,

обрамленные длинными ресницами глаза, сказала: «Скорей бы замуж!»

Портниха и Мирьям рассмеялась, - в один голос, - и женщина велела: «Ну, давайте, пани

Ядвига, несите остальные платья».

Когда они вышли на жаркие, нагретые августовским солнцем, булыжники Рыночной

площади, Мирьям, подхватив шелковые, серые юбки, прищурившись, сказала: «Смотри-ка, у

Мариацкого костела какая толпа, и еще вон, от Суконных рядов бегут. Кричат что-то».

Они подошли поближе, и Мирьям вежливо спросила у какой-то женской спины: «Что

случилось, уважаемая пани?»

Низенькая, полная женщина обернулась и восторженно сказала: «Блаженная, пани! Говорят,