o 0a115616b968c99b

ладно, - Мария с сожалением отодвинула от себя блюдо с бубликами, - спасибо вам за

приют, за хлеб-соль, мы пойдем.

-Куда это вы пойдете? – сглотнув, спросила Мирьям.

-На Москву, конечно, раз отец мой там, - удивилась девочка. «Федор Воронцов-Вельяминов,

- тряхнув головой, сказала она. «Я запомнила».

-Подожди, - попыталась остановить ее женщина, но тут с порога раздался удивленный голос

мужа: «Мирьям, что там за толпа на улице? Кричат, что мы какого-то христианского ребенка

сюда заманили».

Рав Горовиц посмотрел на женщину и девочку, что сидели за столом, и попросил сына:

«Элияху, позови сестру, пусть она возьмет дитя к себе в комнату».

-Я не дитя, - раздался звонкий голос и жена, поднявшись, велела: «Иди сюда, Хаим, и закрой

дверь. Элияху, займись младшими, ты и Элишева»

Подросток посмотрел на захлопнувшуюся перед его носом тяжелую, дубовую дверь, и, что-

то пробурчав, отправился наверх.

Рав Горовиц принял от жены серебряный стакан – на донышке было налито немного водки,

и, погладив ухоженную, каштановую бороду, растерянно сказал: «Но, дорогая, как мы их

отправим в Амстердам – ты, же сама мне говорила, что не знаешь, приехали Кардозо со

Святой Земли, или нет? Давай хотя бы письма от них дождемся».

Мирьям, прошагав к окну, распахнула ставни и прислушалась. «Пока мы будем ждать письма

из Амстердама, Хаим, - ядовито ответила Мирьям, - сюда вся Польша сбежится, ты сам

видел, там, на улице. Это сейчас они кричат, что мы украли христианского младенца, а

потом они пойдут жаловаться епископу. Или ты хочешь, чтобы наших детей, нашу общину

пытали, как тех святых мучеников в Тренте! Пятнадцать человек сожгли на костре по

ложному обвинению в убийстве ребенка! – жена сложила руки на высокой груди и, шурша

шелковой юбкой, прислонилась к ставне.

-Это ничего, - вдруг раздался звонкий голосок Марии. «Я сейчас ей скажу, она выйдет, и

велит им молиться, ну как там, на площади. Жалко, голубя нет, - грустно добавила девочка, -

это всегда красиво, когда птицы вокруг. Но ничего, не волнуйтесь, они и так уйдут».

Хаим подвигался в кресле и робко взглянул на жену. Та только вздернула острый, белый

подбородок. «Ты же сам хотел отправить Элияху в Амстердам, Хаим, - напомнила она.

«Этой осенью, после праздников. Поедет раньше, вот и все».

-Оказии нет, - он откашлялся. «Ну, то есть, наверное, нет. Я не проверял, не успел, - он

почувствовал, что краснеет. «Мы ведь говорили об осени…»

-Ну, так проверь, Хаим, - жена подняла изящную, черную бровь. «И пусть Элияху

складывается, - она помолчала, и, глянув на Марию, велела: «Выйдите за ворота, скажите

им там что-нибудь».

Девчонка кивнула, и, взяв мать за руку, вывела из столовой.

Хаим послушал тиканье больших, красного дерева часов, и, посмотрев на вышитую

серебром, синего атласа салфетку для хал, что лежала на серебряном блюде, осторожно

сказал: «Мирьям, но ведь они даже…»

-Это жена сына моей племянницы и ее дочь, Хаим – холодно ответила женщина. «Ты бы

сделал то же самое для своих родственников». Она сцепила изящные, белоснежные пальцы,

и, дрогнув длинными ресницами, сказала:

- Пришельца не притесняй и не угнетай его, ибо вы сами были пришельцами в земле

Египетской. Ни вдовы, ни сироты не притесняйте, так учит нас Тора. Ты же сам читаешь об

этом проповеди, Хаим, каждый Шабат. Так вот они – пришельцы, вдова и сирота,

потерявшие мужа и отца, женщина, у которой угас разум, и маленький ребенок! Или ты

хочешь выгнать их на улицу? – жена раздула ноздри. «Потому что если да, Хаим, то я уйду

вслед за ними, и можешь со мной разводиться».

-Нет, нет, что ты, - он осторожно взял ее руку. «Я сейчас пойду и поговорю с равом Шмуэлем

насчет оказии в Данциг. А из Данцига они доплывут до Амстердама. Ты только не волнуйся,

счастье мое, - он нежно погладил выпуклый живот. «Ты же носишь».

-Я всегда ношу, - жена внезапно улыбнулась, и на мгновение коснулась губами его щеки. «Я

тебя люблю. Ну что ты стоишь, иди, там, на улице уже и нет никого».

Он нашел на сундуке свою шляпу, и приоткрыл дверь. Над Казимежем плыл колокольный

звон – было время вечерни. Птицы метались над черепичными, темно-красными крышами

квартала. Женщина стояла посреди двора, глядя на клонящееся к закату небо. Дочь –

увидел рав Хаим, - прижалась щекой к ее руке, и что-то говорила – тихо, не отрывая глаз от

лица матери.

Мужчина тяжело вздохнул, и, подойдя к ним, присев, ласково сказал: «Ты веди маму в дом,

деточка. Все будет хорошо».

Мирьям присела на кровать, и, коснувшись руки пани Эльжбеты, тихо спросила: «Милая, а

как там сыновья ваши? Как старший, Петя?»

Женщина лежала на спине, глядя в потолок, не отнимая руки, но и не двигая ей. Мирьям

посмотрела в пустые, синие глаза и подумала: «Господи, да что же с ней случилось?

Оправится ли, хоть когда-нибудь?».

Ребенок заворочался и Мирьям вдруг, встряхнув головой, положила руку пани Эльжбеты

себе на живот. Та вздрогнула, и еле заметно, мимолетно улыбнувшись, сказала: «Мальчик».

Мирьям наклонилась, и, поцеловав женщину в щеку, сказала: «Пани Эльжбета, вы не

бойтесь. Мы вас в Амстердам отправим, с дочкой, а оттуда – в Лондон поедете. Там ваша