o 0a115616b968c99b

-Я тут, - услышал он девичий шепот. «Матушка на поварне, сейчас не выглянет. Уезжаешь

ты? – нежный голос погрустнел.

-Сегодня, с батюшкой, - Петя сел на сухую траву, и, достав кинжал, просунув его в щель

между бревнами, чуть пошевелил лезвием. Щель расширилась и он, увидев кончик белого,

маленького мизинца, робко коснулся его. Девушка за оградой глубоко, прерывисто

вздохнула.

-Как вернемся, сватов зашлю, - решительно сказал Петя, все не отпуская ее пальца.

«Слышишь, Марья?»

-Но мой батюшка…, - отчаянно, грустно прошептала она. «Федор Петрович тебе не

разрешит, Петя, никогда!»

-То батюшка, а то – ты, - зло ответил юноша. «Мне девятнадцатый год идет, могу и сам

жениться, Марья».

Он оглянулся, и, погладив ее мизинец, на мгновение прижался к нему губами. Сердце

отчаянно заколотилось, и он услышал ласковый, прерывистый шепот: «Я ждать буду, Петя,

ты только возвращайся!»

-Вернусь, - сказал он, вдыхая ветер с Волги, и влажный, сладкий запах осени. Петя

потянулся, и, подобрав рыжий лист, что лежал на траве, осторожно просунул его в щель.

-Под подушку положу, - пообещала Марья, и, ахнув: «Матушка!», еще успела шепнуть:

«Милый мой!»

Петя услышал резкий, недовольный голос Ульяны Федоровны Романовой, и, усмехнувшись,

покрутив головой, - вскочил в седло своего гнедого жеребца.

В Михайло-Архангельском соборе служили обедню. Петя, стоя за мощной спиной отца –

рядом с ним были князь Пожарский, Минин и Татищев, - скосил глаза. Напротив, через

проход, он увидел толстые, спускавшиеся на стройную спину белокурые косы, и нежный

профиль какой-то девушки – в скромном сарафане. Петя заметил, как дрогнули длинные,

темные ресницы и услышал слева шепот: «Дырку-то в ней не прогляди, Петруша».

Степка, - в черном кафтане послушника, - ухмылялся красивыми, алыми губами. Петя, было,

потянулся дать ему подзатыльника, но тут запел хор, иереи двинулись вниз, толпа

расступилась, и он увидел глаза девушки – синие, будто летнее небо.

В келарне вкусно пахло блинами. Степа снял с треноги в очаге железную сковороду, и, полив

стопку теплым маслом, подвинул брату: «Ешь, а то я знаю, как вы там с батюшкой снедаете,

с ополчением этим. Все всухомятку. И квас пей, я сам ставил».

Степа свернул блин, и, окунув его в сметану, облизываясь, сказал:

-Сие Марья Ивановна Романова, дочка известного тебе Ивана Никитича, того, что из Москвы

грамоты рассылает, о присяге Владиславу королевичу. Ну, и патриарха, - Степа хохотнул, -

Филарета племянница. Хотя тут у нас Филарет не в чести, сам понимаешь. Тако же Иван

Никитич – не любят его. Ну, боярин Романов в Кремле, польскому коменданту кланяется, а

семья его – тут. Батюшка не велел их трогать, мол, сие баба с детьми.

Петя жарко покраснел и младший брат, зорко глянув на него, небрежно сказал: «Могу

грамотцу передать, мы там у них крышу сейчас кроем, в усадьбе. Ну, - Степа лениво

улыбнулся, - не я, конечно, - он поднял изящные, холеные, красивые руки, - но – могу и я

туда сходить.

-Да какой из тебя плотник? – усмехнулся Петя.

-Уж получше некоторых, - Степа вздернул рыжую бровь. «А впрочем, - не хочешь, - как

хочешь». Он, было, потянулся еще за одним блином, но Петя умоляюще сказал:

«Пожалуйста…»

В синих глазах брата заметался смех. «Томишься, - утвердительно сказал Степан, наклонив

голову набок. «Ну да ничего, Петруша, сие дело поправимое».

Петя сунул руку под кафтан, и нашел тайный карман, что Степа пришил изнутри. «Все

грамотцы ее там, - ласково подумал юноша. «Вот, как раз, читать и буду. И с батюшкой

поговорю, разрешит он, ну, покричит, может, но потом все равно – разрешит. Он же хороший,

добрый, - Петя вдруг вспомнил влажный лес под Калугой и ласковую, большую руку отца у

себя на плечах.

Юноша пришпорил гнедого и поехал к Тайницкой башне. Он оставил коня у входа в Кремль,

и, спустившись в овраг, где был устроен пороховой двор и водяная мельница, сразу увидел

отца.

-Вот, так и делайте, - раздался его низкий голос, - и чтобы к моему приезду тут недостатка не

было. Огня сюда заносить не позволяйте, иначе от Кремля ничего не останется, - отец

усмехнулся, - а сего нам не надобно, все же Петр Фрязин строил.

Отец вышел, пригнув голову, из деревянных ворот, и, отряхивая испачканные руки, снимая

холщовый фартук, сказал: «Беги, собирайся, на закате уже и лодья наша готова будет. Тут

недалеко, триста верст, быстро обернемся. Там, в Ярославле тако же надо – оружейный

двор закладывать, а ты пока с ополченцами позанимаешься».

-Вот в Ярославле с ним и поговорю, - пообещал себе Петя. «Сейчас не повенчают нас, все

же на Москву идем, а как с поляками покончим – дак сразу же. Все будет хорошо».

Он кивнул и спросил: «А вы, батюшка, тут будете?»

-А куда я денусь, - Федор сладко, широко потянулся и достал из кармана маленькую тетрадь

в кожаном переплете и серебряный карандаш. «Посижу тут еще, порисую, потом с Михайло

Никитичем и остальными словом перекинусь – и поедем. Поесть чего сложи, ладно?»

Петя кивнул и стал взбираться по склону оврага вверх. Федор проводил его глазами и,

опустившись на траву, почесав карандашом в рыжих, пахнущих порохом, волосах, - погрыз