o 41e50fe5342ba7bb

один не реальнее другого, — как одно многомерное тело в разных проекциях».

«Киркегор торгуется с Богом о своей душе, требуя расписки, что она дорого стоит.

Это виноградарь девятого часа, который ропщет».

«Честертон намалевал беса, с которым бороться, а Борхес сделал из него бога».

«Бенн говорил на упр>ек в атеизме, разве я отрицаю Бога? я отрицаю такое свое Я, которое имеет отношение к Богу».

Ему неприятно было, что Вяч. Иванов и Фофанов были ровесниками («Они — из

разных эонов!») и что Вл. Соловьев, в гроб сходя, одновременно благословил не

только Вяч. Иванова, но и Бальмонта.

♦Как слабы стихи Пастернака на смерть Цветаевой — к чести человеческого

документа и во вред художественному!» — «Жорж Нива дал мне анкету об отношении

к Пастернаку, почему в ней не было вопроса: если Вы не хотите отвечать на эту

анкету, то почему'»

«Мне всегда казалось, что слово "акмеизм" применительно к Мандельштаму

только мешает. Чем меньше было между поэтами сходства, тем громче они о нем

кричали. Я пришел с этим к Н. Я. "Акмеистов было шестеро? но ведь Городецкий —

изменник? но Нарбут и Зенкевич — разве они акмеисты? но Гумилев — почему он

акмеист?" (Н. Я : "Во- первых, его расстреляли, во-вторых, Осип всегда его хвалил...")

"Достаточно! А Ахматова?" (Н. Я. произносит тираду в духе ее "Второй книги".) "Так

не лучше ли называть Мандельштама не акмеистом, а Мандельштамом?"»

«Игорь Северянин, беззагадочный поэт в эпоху, когда каждому полагалось быть за-

гадочным, на этом фоне оказывался самым непонятным из всех. Как у Тютчева:

"природа — сфинкс", и тем верней губит, что "никакой от века загадки нет и не было у

ней"».

«Когда Волошин говорил по-французски, французы думали, что это он по-русски?

У него была патологическая неспособность ко всем языкам, и прежде всего к

русскому! Преосущесталенъе

«Шпет — слишком немец, чтобы писать несвязно, слишком русский, чтобы писать

неэмоционально; достаточно немец, чтобы смотр>еть на русский материал со

сторюны, достаточно русский, чтобы...» Тут разговор был случайно прерван.

«Равномерная перенапряженность и отсутствие чувства юмора вот чем тяжел Бер-

дяев».

Разговор об А. Ф. Лосеве, сорокалетней давности. «Он — не лицо и маска, он —

сложный большой агрегат, у которого дальние колеса только начинают вращаться, когда ближние уже остановились. Поэтому не нужно удивляться, если он начинает с

того, что только диалектический материализм дает возможность расцвета философии, а кончает «Не думаете же вы, будто я считаю, что бытие определяет сознание!»

«Вы неточны, когда пишете, что нигилизм Бахтина — от революции. У него ниги-

лизм не революционный, а предреволюционный. В том же смысле, в каком Н. Я. М.

пишет, будто символисты были виновниками революции».

«Бахтин — не антисталинское, а самое сталинское явление: пластический смеховой

мир, где все равно всему, — чем это не лысенковская природа?»

«Был человек, секретарствовавший одновременно у Лосева и Бахтина; и Лосев на

упоминания о Бахтине говорил: «Как, Бахтин? разве его кто-нибудь еще читает?» — а

Бахтин на упоминания о Лосеве: «Ах, Ал. Фед, конечно! как хорошо! только вот зачем

он на философские тетради Ленина ссылается? мало ли какие конспекты все мы вели, 185

З А П И С И

и

в ы п и с к и

разве это предмет для ссылок?..»

«Отсутствие ссылок ни о чем не говорит Бахтин не ссылался на Бубера. Я при пер-

вой же встрече (к неудовольствию окружающих) спросил его, почему; он неохотно от-

ветил: «Знаете, двадцатые годы...» Хотя антисионизм у нас был выдуман позже.

«Бубера забыли: для одних он слишком мистик, для других недостаточно мистик.

В Иерусалиме показать мне его могилу мог только Шураки. Это такой алжирский

еврей, сделавший перевод Ветхого Завета, — а для справедливости и Нового, и

Корана. Это переводы для переводчиков, читать их невозможно, но у меня при работе

они всегда под локтем. Так забудут и Соловьева: для одних слишком левый, для

других слишком правый».

«На своих предшественников я смотрю снизу вверх и поэтому вынужден быть рез-

ким, так как не могу быть снисходительным».

Одному автору он сказал, что феодализм в его изображении слишком схематичен, тот обиделся. «Можно ли настолько отождествлять себя с собственными писаниями?!»

«Вы заметили у Н. фразу: "символисты впадали в мистику, и притом

католическую"? Как лаконично защищает он сразу и чистоту атеизма, и чистоту

православия!»

«В какое время мы живем: В., мистик, не выходящий из озарения, выступает

паладином точнейшего структурализма, а наш П. продолжателем Киреевского!»

«В обществе нарастает нелюбовь к двум вещам: к логике и к ближнему своему».

«Была официальная антропофагия с вескими ярлыками, и был интеллигентский

снобизм; синтезировалась же инвективная поэтика самоподразумевающихся

необъявленных преступлений. Происходит спиритуализация орудий

взаимоистребления».