o 41e50fe5342ba7bb

Еще на одном собрании он тихо сказал мне: «Вот так и в византийской литературе: там когда авторы спорят между собою, то они настолько укоренены в одном и том же, что трудно понять, о чем спор. Морально-политическое единство византийской лите-

ратуры. Мы лучше приспособлены к пониманию этого предмета, чем западные визан-

тинисты».

Я заведовал античным сектором в Институте мировой литературы, потом

уволился, и заведовать стал С. А. Ни охоты, ни вкуса к этому занятию у нас одинаково

183

З А П И С И

и

в ы п и с к и

не было. С. А. сказал: «Наш покровитель — св. Целестин: это единственный римский

папа, который сложил сан, когда увидел, что был избран только для политической

игры. Избрали нового, и это был Бонифаций VIII».

«Я понимаю, что мы обязаны играть, но не обязаны же выигрывать!» Кажется, это

сказал я, но ему понравилось.

♦М., мне кажется, что мы очень многих раздражаем тем, что не пытаемся съесть

друг друга». — «И мне так кажется».

Его все-таки приняли в Союз писателей, хотя кто-то и посылал на него в приемную

настойчивые доносы. На официальном языке доносы назывались «сигналами», а на

неофициальном «телегами». «В прошлом веке было слово доносчик, а теперь?

Сигнальщик?» — «Тележник», — сказал я. «А я думал, что телега — этимологически

— это только о том, что связано с выездами и невыездами».

При первых своих заграничных командировках он говорил: «Посылающие меня

имеют вид тоски, позабавленности и сочувствия».

Возвращаясь, он со вкусом пересказывал впечатления от разницы местных

культур. ♦Ехал я в Швейцарию, а возвращаюсь из Женевы — это совсем разные

вещи». «Итальянский коллега мне сказал: напрасно думают, что монашеский устав —

норма для соблюдения; он — идеал для вдохновения. Если в уставе написано, что в

такой-то момент мессы все должны подпрыгнуть на два метра, а вы подпрыгнете на 75

сантиметров, то в Баварии вам сделают выговор за нарушение устава, а в Италии

причтут к святым за приближение к идеалу». Однажды я усомнился, что австрийская

культура существует отдельно от немецкой. «Мой любимый анекдот 1918 года, —

сказал С. А. — Сидят в окопе берлинец и венец; берлинец говорит "положение

серьезное, но не безнадежное"; "нет, говорит венец, — положение безнадежное, но не

серьезное"». В самые последние годы нам все чаще приходится вспоминать эти

реплики.

♦Купол св. Петра — все другие купола на него похожи, а он на них — нет».

«Римская культура — открыта, римские развалины вродились в барочный Рим. (№

— так ли это было для дю Белле?) А греческая — самозамкнута, и Парфенон, повернутый задом к входящему на акрополь, — это все равно что Т. М., которой я

совсем не нужен». (Здесь была названа наша коллега, прекрасный человек и ученый, которая, однако, и вправду ни в чем не соприкасалась с тем, что делал С. А.) «А разве

это исключение, а не норма?» — спросил я.

♦При ошибках в языке собеседник-француз сразу перестает тебя слушать, англича-

нин принимает незамечающий вид, немец педантически поправляет каждое слово, а

итальянец с радостью начинает ваши ошибки перенимать».

«Не нужно думать, что за пределами отечества ты автоматически становишься про-

роком».

Когда у него была полоса любви к Хайдеггеру, он уговаривал меня: «Почитайте

Хай- деггера!» Я отвечал, что слишком плохо знаю немецкий язык. «Но ведь

Хайдеггер пишет не по-немецки, а по-хайдегтеровски!»

♦Мне кажется, для перевода одного стихотворения нужно знать всего поэта. Когда

я переводил Готфрида Бенна, мне случалось переносить в одно стихотворение образы

из другого стихотворения». (Его редактор рассказывал мне, как с этим потом приходи-

лось бороться.) «По отношению к каждому стихотворению ты определяешь

дистанцию точности и выдерживаешь ее. И если даже есть возможность и соблазн в

таких-то стрючках подойти к подлиннику ближе, ты от этого удерживаешься».

«Тракль так однообразен, что перевести десять его стихотворений легче, чем одно».

«Евангелие в переводе К. — это вроде переводов Маршака, Гинзбурга и

Любимова».

«Переводить плохие стихи — это как перебелять черновики. Жуковский любил

брать для перевода посредственные стихи, чтобы делать из них хорошие. Насколько

это лучше, чем плохие переводы хороших стихов!»

В переводах ему претили не только ремесленная безликость, но и претенциозное

184

Ill

стилизаторство. «Сейчас переводят таким слогом, как будто русский язык уже

мертвый и его нужно гальванизировать: это эксцентрика без центра, каким для нас, античников, еще были переводы Ф. А. Петрювского».

«И. Анненский должен был испытывать сладострастие, заставляя отмеренные стих

в стих фразы Еврипида выламываться по анжамбманам». Да, античные переводы

Анненс- кого садистичны, а Фета мазохичны; но что чувствовали, переводя, Пастернак

или Маршак, не сомневавшиеся в своей конгениальности переводимым?

«Тибулл в собственных стихах и в послании Горация совершенно разный, но ни