o 41e50fe5342ba7bb

352 батывал сочинением сухих всеохватных композиционных

схем.

После университета я служил тридцать лет и три года в Институте мировой

литературы, в античном секторе. Нас было десять человек, мы писали коллективные

труды, потому что монографии не поощрялись: в монографию легче проскользнуть

чему-нибудь оригинальному и нестандартному. «Коллективный труд » — это значит

мучительно придумывалась общая тема, потом каждый писал о ней на привычном ему

материале, а тот материал, с которым никому не хотелось связываться, приходилось

брать мне. Книга по античной литературе без упоминания о греческой трагедии

выглядела бы неприлично — пришлось написать о сюжетосло- жении трагедии, которой я никогда не занимался (разумеется, перечитав 33 трагедии больше по

переводам, чем по подлинникам). Жаль, что не случилось так же написать о

сюжетосложении комедии — это было бы интереснее. У В. Шкловского есть книжка

случайных статей «Поденщина», где он пишет, что время умнее нас, и поденщина, которую нам заказывают, бывает важнее, чем шедевры, о которых мы только мечтаем.

Я тоже так думаю.

Мой шеф по античному сектору ИМЛИ, Федор Александрович Петровский (Де-

ратани когда-то выжил его из университета) был очень хороший переводчик. «Ему

повезло в 1930-х попасть в архангельскую ссылку, — говорила М. Е. Грабарь-Пас- сек,

— без этого уединения он никогда бы не перевел своего Лукреция». Когда нужно было

составлять личный план работы на следующий год, он говорил: «Я — как Акакий

Акакиевич: ему предлагали повышение, а он говорил: "мне бы лучше что- нибудь

переписать"; так и я: мне бы лучше чего-нибудь перевести». Я умею писать стихи, но

писать мне не о чем, поэтому я тоже стал переводчиком. Переводя, читаешь текст

внимательнее всего: переводы научили меня античности больше, чем что- нибудь иное.

Интереснее всего было переводить тех, с кем я меньше всего чувствовал внутреннего

сходства, — оды Пиндара, «Науку любви» Овидия: это как будто расширяло душевный

опыт.

353

•

VI

При переводах были научно-популярные вступительные статьи и комментарии. Я

рос на античных переводах со статьями и комментариями Ф. Ф. Зелинского и старался

отрабатывать то удовольствие, которое когда-то получил от них. («А я с Зелинским

сидел рядом в варшавском бомбоубежище в 1939-м, — сказал Ю. Г. Кон из

Петрозаводской консерватории, один из самых светлых людей и умных собеседников, каких я встречал. — Он тряс седой головой, смотрел сумасшедшими глазами и

прижимал к груди рукописи». Кон был официально признанным покойником: в 1939-м

он ушел от немцев пешком на восток, в 1941-м его с остальными повезли в Сибирь, он

был в таком виде, что для облегчения эшелона его на каком-то полустанке записали

покойником и выгрузили, но он чудом отлежался, дошел до Ташкента, там доучился, стал преподавать, а потом перебрался в Петрозаводск) Я хорошо помню, как я рос, какие книги читал, чего мне не хватало, и я старался дать новым читателям именно то, чею мне не хватало. Разумеется, статьи мои были компилятивные: чтобы донести до

русского читателя как можно больше из того, до чего додумалась западная филология

насчет Горация или Вергилия. Тот же Зелинский когда- то написал про позднюю

античность: «В предчувствии наступающих темных веков она словно торопилась

упаковать самое необходимое свое добро в удобосохраняе- мые компендии, вроде

Марциана Капеллы или Исидора Севильского». Точно так же и я старался покрепче

логически связать обрывки прочитанного и потуже их умять в полтора листа

вступительной статьи к очередному античному автору. Потом иногда с удивлением

приходилось слышать: «Какие у вас оригинальные мысли!» Вероятно, они появлялись

сами собой от переупаковки чуткого.

Комментарии тоже были компилятивные, «импортные» — я выпустил больше де-

сятка комментариев к своим и чужим переводам, и в них была только одна моя соб -

ственная находка (к «Ибису» Овидия, прю смерть Неоптолема). Для комментариев

пришлось вырабатывать новые формы. Сто лет назад комментарии были рассчитаны

на читателя, который после школы сохранял смутное общее представление об

античной истории и культуре, и нужно было только подсказывать ему отдельные

полузабытые частности. Теперь наоборот, читатель обычно знает частности (кто такой

Сократ, кто такая Венера), но ни в какую систему они в его голове не склады ваются.

Стало быть, главное в современном комментарии — не построчные примечания к

отдельным именам, а общая преамбула о сочинении в целом и о той культу ре, в

которую оно вписывается. Постепенно стало удаваться продвигать их в печать именно

так, впервые, пожалуй, — в комментарии Е. Г. Рабинович к трагедиям Сенеки в