o 41e50fe5342ba7bb

сохранить эту любовь почти до старости. До сих пор помню юмористический рассказ

про индейца, которого звали Угобичибугочибипаупаукиписвискививичинбул, что

будто бы значило «маленькая ящерица, сидящая на сухом дереве, с хвостом, свешивающимся до земли». (Так Крученых приводил на пушкинскую заумь примеры

из «Джона Теннера» ) Я полюбил историю и географию, потому что в них было много

заумных имен и названий. В географии — главным образом в экзотических странах. В

истории — главным образом в древности и в средние века. Мне повезло прочитать

школьные, а потом университетские учебники раньше, чем по ним пришлось учиться, и они звучали как музыка. Но лишь пока не начиналась история нового времени: в ней

почему-то имена исчезали, а оставались сословия, классы и партии. Поэтому древность

была интереснее. Мне еще раз повезло: в доме у моего товарища было много книг

античных авторов в русских переводах, и к концу школы я успел их прочесть и

полюбить. Когда я кончал школу, то твердо знал, что хочу изучать античность: в нее

можно было спрятаться от современности. Я только колебался, идти ли мне на

исторический факультет или на филологический. Я пошел на филологический, рассудив: на филологическом легче научиться истории, чем на историческом —

филологии. Оказалось, что я рассудил правильно.

350

Сейчас классическое отделение на филфаке МГУ — одно из самых престижных. В

1952 году, наоборот, туда загоняли силою. Сталин под конец жизни захотел наряду со

многим прочим возродить классические гимназии: ввел раздельное обра- ЗАПИС И И

В Ы П И С К И

зование и школьную форму, а потом стал вводить латинский язык. Для этого нужно

было очень много латинских учителей, их должны были дать классические отделения, а на классические отделения никто не шел: молодые люди рвались ближе к жизни.

Поэтому тем, кто не набрал проходной балл на русское или романо-гер- манское

отделение, говорили: или забирайте документы, или зачисляйтесь на классическое. На

первом курсе набралось 25 человек, из них по доброй воле — двое; как все остальные

ненавидели свою античную специальность, объяснять не надо. Прошло три года, Сталин умер, стало ясно, что классических гимназий не будет, и деканат нехотя

предложил: пусть, кто хочет, переходит на русское, им даже дадут лишний год, чтобы

доедать предметы русской программы. Перешла только половина; 12 человек остались

на классическом до конца, хорошо понимая, что с работой им будет трудно. Это

значит, что на классическом отделении были очень хорошие преподаватели: они учили

так, что люди стали любить ненависшую античность.

Хорошие — не значит главные или славные. Заведующим кафедрой был Н. Ф.

Дератани — партийный человек, высокий, сухой, выцветший, скучный; когда-то перед

революцией он даже напечатал диссертацию об Овидии на латинском языке, где вместо

in Tristibus всюду было написано in Tristiis. Он уже был нарицательным именем:

«Дератани» называлась хрестоматия по античной литературе, по которой учились 40

лет. Самым популярным был С. И. Радциг — белоснежная голова над черным

пиджаком, розовое лицо, сутулые плечи и гулкий голос, которым он пел над

завороженным первым курсом всех отделений строчки Гомера по-гречески и пересказы

всего остального: он читал общий курс античной литературы, и когда учившиеся на

филфаке при встрече обменивались воспоминаниями, то паролем было: «А Радциг!..»

Но глубже, чем для первого курса, он не рассказывал никогда и ничего. Больше всего

мне дали преподаватели языков. Греческий нашей группе преподавал А. Н. Попов

(тоже нарицательный: «Попов и Шендяпин» назывался учебник латинского языка), латынь — К. Ф. Мейер. Попов — круглый, быстрый, с седой бородкой, с острой

указкой, ни на секунду не дававший отвлечься, — был особенно хорош, когда изредка

отвлекался сам: прижмуривал глаза и диктовал для перевода на греческий стихи А. К

Толстого (условные предложения: «И если б — курган-твой-высокий — сравнялся бы!

с полем пустым — то сла-ава, разлив- шись-далеко-была-бы-курганом-твоим») или

приводил примеры из семантики по Бреалю своей молодости («по-русски «клеветать»

— от «клевать», а по-гречески «ди- абаллейн» — «разбрасывать» худую молву, отсюда

— сам «диавол»-клеветник»), Я бывал у него и после университета — это было еще

интереснее. Мейер, медленный и твердый, с больной ногой, тяжело опиравшийся на

палку с белым горбуном на головке, не отвлекался никогда; но латинские правила

выстраивались у него в такие логические батальоны, что следить за ними было

интереснее, чем за любыми отвлечениями. Все они были дореволюционной формации, все они пересиживали двадцать пореволюционных лет, как могли: Дератани писал