-- Как жалобиться-то на пана? -- возражал Петрок.-- По нашим местам
заработков, почитай, никаких нетути: чугунка далече, фабрика одна-одинешенька,
да и та не близко, и народу в ней завсегда боле, чем надоть. И не всякому сподручно
хозяйство бросить... Вот и приходится путаться кругом свойво же пана: у его мужик
наймается на косовицу, мосты чинить, лес рубить, бабы на. жнитво да на огороды...
Паны куда лютей стали супротив прежнего! Ежели ты таперича у пана робишь, ён
ткнул тебя куда да как попало, либо палкой с медной головой, либо ногой, ажно дух
займется!.. А ему што? Допреж иной разбирал: ежели, значит, искалечит, загубит
человека, ему изъян, а ноне хошь ты пропадом пропади! А пожалобился на его, к
примеру сказать, хоча своему посредственнику, и не найдешь ты работы во всей
округе, кажинный пан буде тебя со двора, как собаку, гнать али потравами
затравит15, а ежели баба по грибы али за ягодами в лес пошла, да он встрелся,--
вдрызг изобьет.
-- Паны сказывают нам: таперича земля у вас своя, нас из-за вас разорили! А
посмотрели б, какие доходы мы с земли получаем! Да ежели ты и негодную
полоску получил, так ты и эту землицу, мужичок миленький, не только потом и
кровью ороси, а без малого полста лет выкупай16,-- с горечью промолвил Тимофей,
второй сын хозяина.
-- Мужику,-- заговорил старик Кузьма,-- здесь, значит, на земле, николи не было
управы и вовек не буде... Может, на том свете бог мужика с паном рассудит! Как
допреж кажинную копейку, добытую хребтом да потом, отбирали, так и ноне тянут
с тебя и на оброки, и за недоимки, и за выплату. Как допреж пороли до крови, и
таперича тебе таковская же честь, а ежели народ не стерпит, забуянит, подымется
уся деревня, так и таперича нагрянет военная команда, кого пристрелит, кого
окалечит, кого как липку обдерет али такой срамотиной опорочит, что лучше б твои
глазыньки на свет не глядели!.. И весь свой век проходишь ты как оплеванный.
Я была потрясена этим рассказом. Я не умела еще понять тогда, что даже такая
грандиозная реформа, как крестьянская, не могла уничтожить всей неправды,
вытравить всего ужаса бесправия и произвола, веками въедавшихся в нашу жизнь,
не понимала и того, что, как бы зло нашей жизни ни было еще велико, но
освобождение крестьян от крепостной зависимости, несмотря на все его дефекты,
все же имело громаднейшее значение для всех классов русского общества и уже
направило его на путь обновления. Только что слышанное так угнетало, так
удручало меня, так подрезало крылья моих детских надежд и упований, что я тут
же порешила две вещи: обо всем немедленно написать в Петербург моим новым
юным друзьям и более никогда не произносить фразы, которую так недавно еще я
любила повторять: "Теперь, когда цепи рабства пали!.."
Глава XXII
СРЕДИ ПЕТЕРБУРГСКОЙ МОЛОДЕЖИ ШЕСТИДЕСЯТЫХ ГОДОВ
1863 ГОД
После петербургских пожаров в мае 1862 года началась реакция. Но и такие
репрессии, как частые аресты, заключение Чернышевского в крепость, закрытие
воскресных школ, строгие преследования за сношения с Герценом, за
распространение прокламаций и даже за простое хранение "Колокола",
приостановка на восемь месяцев "Современника" и "Русского слова"1, не могли
подавить радикальных течений в русском обществе.
В 1863 году я окончательно переселилась в Петербург2, имела много знакомых
среди университетской и медицинской молодежи, среди писателей, учителей и
интеллигенции вообще. Более чем скромные средства моей семьи не помешали нам
назначить с сентября этого года еженедельные фиксы, которые быстро сделались
чрезвычайно многолюдными. Это не было следствием уменья хозяев занимать
гостей, чего в то время совсем не требовалось, как и других добродетелей по этой
части: посетителей было много во всех домах, где только собирались в назначенные
дни. То были времена совершенно особые. Как в предыдущем, так и в 1863 году
жилось весело, оживленно, разнообразно, и не только людям с достатком:
принимать у себя большое общество, участвовать на увеселительных пикниках и
всевозможных экскурсиях стоило гроши, а у кого и их не было, это тоже не
служило помехою для веселья вовсю.
По вторникам к нам являлось так много гостей, что большинству приходилось
сидеть на подоконниках, сундуках, ящиках, на импровизированных сиденьях из
дров. Это никого не смущало: во время спора, когда молодежь, нетерпеливо
выслушивая какое-нибудь возражение, не могла спокойно усидеть на месте, дрова
разъезжались в разные стороны и кто-нибудь грохался на пол. Смех, шутки,
остроты сыпались со всех сторон и лишь увеличивали оживление. Так, или