o 746a5c7ff3383046

насмешливо поглядывая на них, что крайне возмущало последних и служило даже

предметом множества жалоб со стороны помещиков. Мировые посредники, чему я

не раз была свидетельницею, уговаривали крестьян не раздражать господ такими

пустяками, доказывая им, что те даже из-за этого зачастую не будут соглашаться на

ту или другую необходимую для ним уступку. Однако некоторые из парней не

сдавались ни на какие увещания. Но те же крестьяне совсем иначе относились к

помещикам, с которыми у них не было ни дрязг, ни тяжб, ни неприятных

столкновений. Нужно заметить, что в то время явилось немало таких дворян,

преимущественно среди их сыновей, которые начали держать себя чрезвычайно

просто с крестьянами, заходили к ним в избы поболтать, давали им советы, как

поступать в том или другом случаев писали им письма, деловые бумаги, а то и

жалобы на помещиков. Более консервативные из них с ненавистью смотрели на

молодое поколение из своей среды; их страшно злило даже то, что крестьяне

подают их сыновьям руку, в то время как мимо них они демонстративно проходят с

шапкою на голове.

Руку подавали крестьяне преуморительно: подойдут с протянутой рукой и сунут

ее, как палку; при этом парни не могли понять, нужно или нет снимать шапку, когда

подаешь руку.

-- Как же это ты, Иван, руку мне подаешь, а шапку не снимаешь? -- спросил

однажды доктор крестьянина.

-- А нешто вы снимаете шапку, когда встречаете нас? -- смело отвечал ему тоже

вопросом молодой крестьянин.

-- Конечно, снимаю: прежде шапку сниму, а потом руку подаю.

-- Ах ты, господи, вот и приметлив я, а в этом маленько сплоховал! Так за то ж вы

с нами тыкаетесь (на ты), а мы с вами выкаемся (на вы).

-- Да, я к вам не обращаюсь на "вы", потому что вам тогда кажется, что я говорю

со всеми, а не с одним.

Изба старика Кузьмы была от нашего дома верстах в десяти. Крестьянин этот был

крепостным одного из наиболее зажиточных помещиков нашей местности.

Молодухи двух старших сыновей старика приходили к нам иногда за лекарством

для своих детей, а летом нанимались к нам на поденщину; младший же сын Кузьмы

-- Федька, еще не женатый парень лет двадцати, был в то время работником у моего

брата. Матушка советовала мне познакомиться с ними и отзывалась об этой семье,

как об одной из наиболее честных и порядочных в нашей местности, а о Кузьме

говорила, как о человеке очень сообразительном, но крайне угрюмом, даже

озлобленном.

Когда в один из воскресных дней я вошла в его избу, вся семья была налицо: и

старики -- родители, и двое женатых сыновей, Петрок и Тимофей, со своими

женами и малолетними детьми, и Федька, пришедший к родителям в праздник "на

побывку". Я застала всех членов семьи за самоваром; при этом на столе лежала

связка баранок. Малышам давали по баранке и выгоняли на двор. Меня более всего

поразил облик и вся фигура старика Кузьмы. Это был человек лет под шестьдесят,

сухой как жердь, сутулый, с лицом, на котором выдавались скулы, обтянутые

желтою кожей, совершенно лысый, но с очень густыми седыми бровями,

торчавшими какими-то кустиками. Он сидел под образами, и глаза у него были

опущены вниз даже тогда, когда он говорил: он точно разговаривал сам с собою, а

когда изредка подымал голову, глаза его бегали, как у затравленного зверя.

Перед двумя из крестьян стоял чай в стаканах без блюдечек, и перед каждым из

сидевших за столом лежало по крошечному кусочку сахару. Когда кто-нибудь

допивал чаи, хозяйка наливала следующим, так как в семье было всего два-три

стакана и оловянная кружка. Чаепитие продолжалось долго и происходило только

по праздникам или когда в доме были больной или гость. Лицо старухи хозяйки

напоминало высушенную черносливину: так оно было черно, изборождено

морщинами, и в нем чуть-чуть выдавался только нос. Я спросила ее, сколько у нее

выходит чаю. Она начала пересчитывать по пальцам: на Покрова брали восьмушку,

на Илью восьмушку и т. д. Я насчитала полфунта в год и удивилась ничтожному

количеству чая, выпиваемого при большой семье, даже если его употребляют

только в праздники. Она отвечала мне, что гораздо чаще, чем чай, семья пьет

сушеную землянику или малину, а при болезнях -- липовый цвет.

На мои расспросы о воле Кузьма отвечал вопросом же:

-- Кака така воля? Ты, барышня, из Питера, значит, поближе нас к царю стоишь,

вот ты и растолкуй нам, какую нам царь волю дал. А мы, почитай, воли-то энтой и

не видывали!

-- Показаться-то воля показалась,-- заметил его старший сын Петрок,-- да мужик-

то и разглядеть не успел, как она скрозь землю провалилась.

-- Царь-то волю дал заправскую,-- заговорил Федька,-- читальщики о ту пору

вычитывали нам не то, что попы, в манихфестах. Наши-то попы да паны

подлинный царский манихфест скрыли, а заместо его другой подсунули, чтобы,

значит, им получше, а нам похуже14.

-- Вы говорите, Федор, просто что-то несуразное,-- возражала я.

-- А вот, барышня, я сейчас расскажу, как от нас настоящую царскую волю

прикрывали,-- упрямо доказывал Федька.-- Дело-то было на глазах как есть у всей

деревни. О ту пору верст за сорок от нас старичок проявился поштенный, толковый