o 746a5c7ff3383046

Когда Василий Иванович узнал, каким способом я расплатилась с лавками, он

пришел в негодование за то, что я сделала долг, не зная наверное, будем ли мы в

состоянии расплатиться вообще, а тем более через полгода. Но я не могла

определенно добиться от него того, как иначе я могла поступить.

К нам как-то зашел прощаться наш знакомый В. И. Шемякин: он надолго уезжал

из Петербурга для ревизии школ в разных губерниях. На мой вопрос, будет ли он

по-прежнему давать отчет в газете "Голос" о выходе в свет новых книг по

педагогике, детской и юношеской литературе, он отвечал, что на днях отправляется

к А. А. Краевскому, чтобы отказаться от этой работы, несовместимой с его

теперешним назначением. Я начала упрашивать его передать эту работу мне. Я

объяснила ему, что хотя мне самой удалось поместить как-то в "Голосе" в двух

номерах очерк под названием "Заметки старой пансионерки"9, подписанный лишь

последним слогом моей фамилии, но Краевский, вероятно, забыл об этом; к тому

же цензурою запрещено было их продолжение, так как в них усмотрели

замаскированное обличение институтских порядков, что тогда строго

преследовалось. Дозволялось описывать только традиционное институтское

обожание, страстную любовь воспитанниц к институту, прелесть и наивность их

жизни в этих крепко-накрепко замурованных учреждениях и их восторг при

посещении института царской фамилией. Я высказала Шемякину опасение, что,

если он попросит Краевского передать мне свою работу, тот не исполнит этой

просьбы и потому, что у меня не было литературного имени. Я просила Шемякина

позволить мне писать рецензии вместо него, подписывая их его инициалами, и

носить их в редакцию от его имени.

Серьезно подумав над моей просьбой, Шемякин сказал мне, что, вероятно,

увольнение Василия Ивановича се службы поставило нас в крайне тяжелые

материальные условия... Иначе, по его словам, я не могла бы задумать столь

рискованное предприятие, которое может вызвать непредвиденные осложнения.

Однако в конце концов он, хотя и с явным неудовольствием, но согласился на мою

просьбу и, чтобы не попасться впросак, устроил это дело довольно обстоятельно:

съездил к Краевскому, известил его о том, что хотя он уезжает из Петербурга, но

будет продолжать посылать рецензии через меня, так как я исполняю и другие его

поручения, что я всегда буду иметь его новый адрес и являться в редакцию за

получением гонорара.

Два мои очерка прошли благополучно, но полученные деньги не радовали меня

сознанием того, что и я, хотя несколько, поддерживаю мою семью. Сама лично я в

то время смотрела на чужие инициалы, выставляя их под собственными статьями,

довольно просто, или, точнее сказать, легкомысленно. Я и раньше подписывала

свои работы различными псевдонимами или только последним слогом фамилии, а

следовательно, казалось мне, и не было никакого различия с тем, что я делаю

теперь. Но Василий Иванович не давал мне покоя, доказывая, что я обманываю не

только читателей, но и редакцию.

Вдруг я получаю из редакции "Голоса" просьбу сообщить адрес Шемякина, что я

немедленно и исполнила, а скоро после этого пришло и от Шемякина письмо с

посланием к Краевскому. В. И. Шемякин извещал меня, что редакция "Голоса"

заявила ему, что его последние очерки (то есть мои) носят нежелательный для нее

характер, и, если он будет продолжать писать в том же духе, она не может печатать

его (то есть моих) статей. И вот это-то заставило Шемякина чистосердечно во всем

сознаться, а потому он и просил меня, прочитав его письмо к Краевскому, переслать

его по принадлежности.

-- Скажите, это вы выдавали свои статьи за работу Шемякина? -- спросил меня

Краевский, когда я пришла по его вызову.

-- Да,-- совершенно смущенная, могла я только выговорить дрожащим голосом,

несмотря на все усилия подавить нервное состояние.

-- Вы, видимо, сознаете сами, что это... простите за выражение... весьма

некрасивый и нецелесообразный способ во что бы то ни стало втереться в число

сотрудников газеты.

Это возмутило меня до глубины души, и я с негодованием возразила:

-- Может быть, это нецелесообразный способ действия, но почему же он такой

позорный? И каким образом вы" усматриваете в моем поступке, что я во что бы то

ни стала желала втереться в число ваших сотрудников? Подписывая свои статьи

чужими инициалами, я не находила и не нахожу в этом ничего ни преступного, ни

постыдного! Очень многие подписываются псевдонимами, чужими инициалами, и

никто их не осуждает!

-- Говорите, что не стыдитесь, а сами краснеете. Конечно, Шемякин столько же

виноват, сколько и вы, а пожалуй, даже больше. Выдавая свои статьи за работы

Шемякина, вы как-никак обманывали редакцию. И зачем вам это понадобилось?

Ведь у нас напечатали два ваших фельетона, продолжение же их не было помещено

только вследствие запрещения цензуры. Но вы и в тот раз поступили совсем

некорректно: под видом пансиона вы разоблачили институтские порядки, что

строго преследуется цензурой. Вы, конечно, имели в виду, что редакторы, не

воспитываясь в институтах, не догадаются о вашей проделке, следовательно, вы

уже и в этот раз подвели редакцию. В ваших же теперешних очерках вы