o 746a5c7ff3383046

Когда в театре шла опера или просто какая-нибудь пьеса, как только опускался

занавес, иногда после действия, публика настойчиво требовала от артистов пения

гимна "Боже, царя храни". При этом многие зорко наблюдали, нет ли кого, кто

успел уже повернуться и надевал шапку для выхода или кто не тотчас вскочил с

своего стула. Такие несчастные подвергались настоящему скандалу, и их нередко

ожидали большие неприятности и осложнения. Вновь испеченные волонтеры сыска

и предательства суетливо бежали к выходу, звали полицию, требовали

немедленного ареста тех, кто продолжал сидеть или надевал шапку, когда уже

раздалось пение гимна. Мне указывали на того или другого подобного волонтера,

который еще недавно считался порядочным человеком и отличался либеральным

образом мыслей. Так обстояли дела в этот мрачный период во всех областях нашей

жизни. На всех тех, кто до этого политического дела занимался какою-нибудь

отраслью естествознания, власти смотрели как на слишком вольнолюбивого

гражданина, и он чаще других подвергался подозрению. Как популярные книги,

еще недавно столь распространенные среди читателей, так и строго научные

произведения по естествознанию были сняты с полок книжных магазинов и

отправлены на чердаки,-- ими более не зачитывались, их никто более не покупал.

После выстрела Каракозова, когда уже постепенно стали ослабевать апатия и ужас

от арестов и ссылок, наиболее умственно развитые люди начинают все более

чуждаться официальной России, все более резко осуждают тех, кто работает вместе

с ней, кто добивается занять какую-нибудь правительственную должность. Эта

изоляция людей, нередко весьма одаренных и энергичных, от правительства, от его

должностей и предпринимаемых трудов, от всего, на чем лежал официальный

штемпель, все более внедрялась в нравы интеллигентного общества. Много ужасов

и житейских невзгод в этот жестокий период времени пришлось испытать моему

семейству, хотя к делу Каракозова ни прямо, ни косвенно никто из нас не был

припутан, никто не принимал в кем ни малейшего участия. О жестокой каре,

совершенно неповинно нами понесенной, я говорила уже в "Голосе минувшего"

(NoNo 1 и 2, 1915 год)4. Тут же я хочу рассказать о том, какие лишения пришлось

нам испытать, как трудно было найти в то время заработок тем, которых

правительство считало прикосновенными к какому бы то ни было политическому

делу или только заподозренными в политической неблагонадежности. Нужно

заметить, что в их категорию зачисляли тогда и людей, которых не привлекали ни к

какому политическому процессу, у которых, как и в моей семье, до тех пор не было

никакого обыска. Таких неблагонадежных лиц администрация без объяснения

причин высылала на родину, с которою у них нередко уже с детства была утрачена

всякая связь. Не лучше было положение и тех, которых она хотя оставляла на

месте, но затрудняла им возможность найти заработок, особенно если они

занимались педагогической деятельностью.

Когда Вас. Ив. Водовозов в 1866 году был совершенно неожиданно для него

лишен права преподавать в казенных учебных заведениях5, он рассчитывал на

частные уроки, от которых во время службы в учебных заведениях ему

приходилось очень часто отказываться по недостатку времени.

Весною, уже после выстрела Каракозова, одна дама, жившая до того времени с

своими детьми за границей, условилась с Васильем Ивановичем, что он с осени

начнет подготовлять ее двух сыновей к поступлению в 3-й и 4-й классы гимназии,

назначив за это прекрасное вознаграждение. Но во время этих переговоров еще

ничего не было известно о катастрофе, готовой разразиться над моей семьей, и мы

уехали на лето к моей матери в деревню. В августе Василий Иванович возвратился

в Петербург и узнал, что он уволен со службы из всех заведений, где он числился

преподавателем. Нас как громом поразило это известие, но Василий Иванович не

пришел в отчаяние, рассчитывая на частные уроки. Скоро после этого он получил

от особы, с сыновьями которой условился заниматься, письмо, в котором она

выражала сожаление, что вынуждена пригласить преподавателем в свой дом не его,

а другого учителя. "Кругом все говорят мне,-- объясняла она,-- что в гимназии, несомненно, будет известно о подготовлении моих мальчиков вами, уволенным со

службы за политическую неблагонадежность". Она опасалась, что из-за этого ее

сыновей или совсем не примут в учебное заведение, или что к ним будет

придираться начальство. То же случилось и с другими частными уроками. К тому

же на этот раз и предлагали их в несравненно меньшем количестве, чем прежде.

Теперь трудно представить тот ужас, ту панику, которые охватили тогда все

русское общество немедленно после каракозовского выстрела. Громадное

большинство даже прогрессивных людей опасалось каких бы то ни было сношений

не только с впутанными, но даже совершенно искусственно пристегнутыми к этому

политическому делу. Вот почему увольнение Василия Ивановича со службы быстро

получило широкую огласку. Чтобы иметь возможность существовать, оставались

лишь занятия литературой. Василий Иванович в то время не был новичком в этом