o 8b191ad8675a2039

-Непременно, - обещал Матвей, и вдруг, взяв сильными пальцами Воронцова за плечо,

шепнул ему на ухо: «А ты Степану кланяйся, братец, если жив он. Я-то, - жив и здоров, как

видишь».

Петя высвободился и молча пошел по лестнице вниз.

-Уехал,- Матвей, улыбаясь, закрыл за собой дверь и скользнул в постель в Маше. Та

прижалась к нему и счастливо закрыла глаза. «Ну его, - зевнула Маша, - лучше обними меня,

милый».

-Пойдем, - потянул ее за руку Матвей.

Уже усадив девушку в кресло, опустившись на колени, он, усмехнувшись, взглянул вверх и

спросил: «А что если мне подольше тут задержаться? Не выгонишь?».

-Нет, - выдохнула Маша, откидываясь назад. «Не выгоню, Матвей Федорович».

Эпилог

Москва, сентябрь 1580 года

-Прасковья, - жена окольничего Федора Федоровича Нагого зашла на поварню, - икры

достанет ли на всех?

-Боярыня-матушка, - улыбнулась ключница, отряхивая испачканные в муке руки, - как не

достать? Три бочонка все же.

Боярыня озабоченно покрутила на пальце золотой перстень. «Может, что еще на стол

поставить? Не дай Господь, лицом в грязь ударим. Все же сам государь на сговоре будет, да

и все бояре ближние с ним».

Ключница вздохнула и стала загибать пальцы. « На первую перемену уха стерляжья, на

вторую – осетры, на третью – окорок запеченный, потом лебеди жареные. Ну и закуски,

заедки – как положено, матушка, уж не беспокойтесь вы.

-Вина хватит ли? – спросила боярыня, оглядывая поварню, где только что посадили в печь

пироги – с рыбой и визигой.

-И вина греческого, и вина хлебного – всего на столе будет вдоволь, - успокоила ее

ключница.

-В крестовой палате чтобы ни пылинки не было, - приказала Анна Васильевна. «И столы

пусть девки, как следует, отскоблят, пол с дресвой помоют. Скатерти достань новые, масла в

лампадах, чтобы до краев было».

«Господи, бедная, - сочувственно подумала ключница, глядя на чуть подергивающуюся щеку

боярыни. «Шутка ли, за такого человека дочь замуж выдавать. А тут еще венчание впереди,

хоть и после Покрова, а все равно – близко».

Будто уловив ее мысли, боярыня перекрестилась, и устало сказала: «Только б свадьбу

пережить, Прасковья, а там уже легче будет. Ежели что не так пойдет, на всю Москву же

ославят».

-А вы, матушка Анна Васильевна, - ласково сказала ключница, - пойдите, там подарки от

жениха привезли, вон,- она кивнула во двор, - цельный воз только что заехал. Разберите с

Марьей Федоровной. Чего вам тут, - она вздохнула, - угарно ж, душно, еще не дай Господь,

голова заболит, али сомлеете. За обедом сегодня свои все будут?

-Да, только свои, - боярыня слабо улыбнулась, а вот завтра..., - она вздохнула и не

закончила.

-Матушка, - Марья Нагая прислонилась к косяку двери, и, - как всегда, - даже ключница, что

знала ее с детства, на минуту приостановилась, любуясь прелестью девушки. «Пойдемте,

матушка, - нежно сказала Марья, - на дворе свежо, посмотрим, как воз разгружают,

подышите хоть».

Боярыня улыбнулась и позволила дочери мягко взять себя под руку.

Марья шла впереди, высокая, тонкая, ее черные, с синеватым отливом косы, спускались на

прямую спину.

-Братья твои сегодня возвращаются, - внезапно сказала мать. «Успели все же, с войны-то. И

до венчания тут будут».

-Слава Богу, - чуть замедлив шаг, перекрестилась Марья. «Я уж по ним соскучилась, еще до

Пасхи-то в Ливонию уехали, что Михайло, что Григорий».

-Хорошо еще, что отец твой все лето тут был, - заметила Анна Васильевна, - только после

свадьбы обратно к войску двинется.

Осень на Москве выдалась ладная и теплая, и сейчас Марья, выйдя на двор, вскинула

голову и посмотрела в небо, где вереницей шли белые, кружевные облака.

-Так бы и улететь к нему птицей, матушка, - вдруг, страстно, сказала девушка.

Серые, с просинью глаза Марьи вдруг засияли, белая, ровно мраморная кожа щек чуть

окрасилась розовым. Она глубоко вздохнула и улыбнулась: «Ну, завтра увидимся уже с

ним».

-Пойдем, - ворчливо сказала мать, чуть шлепнув Марью, - посмотрим, что твой нареченный-

то прислал.

Оказавшись в кладовой, Марья ахнула – все вокруг было забито отрезами бархата и шелка,

валялись связки мехов – соболь, горностай, куница, а посреди всего стоял серебряный,

отделанный золотым тиснением ларец.

Она подняла сапфировое, с алмазами ожерелье, и выдохнула: «Господи, красота-то, какая!»

«Семнадцать лет ей всего», - вдруг, пронзительно, подумала боярыня. «Не рано ли? И он –

хоша и царя близкий друг, и советчик, и знатен, и богат, но все, же за сорок ему, да и вдовец.

Может, за кого моложе бы Марью выдать?

Да разве отказывают таким людям, коли сватаются они? У него вдесятеро больше владений,

чем у нас, у трона царского днюет и ночует. Да и по душе он Марье, а, впрочем, кому бы ни

пришелся по душе-то – красавец ведь, и обходительный какой».

-Скорей бы, матушка, - вдруг, краснея, примеряя перстни, призналась Марья.

«Кровь-то в ней гуляет, конечно», - сухо подумала Анна Нагая. «Ну, от греха подальше, пусть

венчаются – человек он взрослый, спокойный вроде, может, оно и к лучшему».

Боярыня обняла дочь, и, улыбнувшись, сказала: «Пойдем, Марьюшка, надо наряд твой на

завтра выбрать – все же, окромя жениха твоего, тут еще и царь будет, неохота, чтобы ты