o 8b191ad8675a2039

колодой какой глядела, перед государем-то, все ж в первый раз он тебя увидит.

Дочь дала себя увести из кладовой – но все ж не сдержалась, - украсила длинный, изящный

палец кольцом с крупным, как орех, алмазом.

Матвей Вельяминов стоял на крыльце городской усадьбы и любовался конями, которых как

раз вывели на прогулку.

-Федор Федорович, - сказал он, обернувшись к окольничему Нагому, - ты не стесняйся,

говори, какой тебе нравится. И для сынов своих выбирай, не с руки им ко мне заезжать-то, я

понимаю, им под материнское крыло сразу хочется, с войны-то. А подарки шуринам своим

будущим мне сделать надо, как же без этого.

-Да у тебя кони, Матвей Федорович, - как на подбор, - улыбнулся окольничий, поглаживая

бороду. «Глаза разбегаются».

-У батюшки моего, упокой Господь его душу,- ответил Матвей,- жеребцы хороших кровей

были, дак я уж старался, чтобы от них потомство славное получить. Вот, посмотри,- он

сбежал вниз и принял уздечку из рук конюха, - как тебе гнедой этот? Молодой, еще двух лет

нет, и резвый – Матвей рассмеялся, - не поверишь, какой.

Окольничий легко вскочил в седло и сделал круг по двору. «Отличный конь», - искренне

сказал он Матвею, спешившись. «Ну, спасибо тебе, Матвей Федорович, знаешь ты, как тестя

будущего уважить».

-А для Михайлы с Григорием вот этих бери, - показал Матвей на двух молодых жеребцов –

серого в яблоках и вороного. «Не пожалеешь».

-А твой-то конь где, Матвей Федорович? – спросил Нагой. «На чем к венцу-то поедешь?».

Вельяминов лениво улыбнулся и хлопнул в ладоши. Окольничий восхищенно вздохнул – на

двор вывели изящного, с крутой грудью и стройными ногами, белого, ровно снег, коня.

-Уж как я его пестовал, - ласково сказал Матвей, потрепав жеребца по холке, - сына родного

так не пестуют.

Конь тихонько заржал и поласкал нежными губами ладонь хозяина.

Федор искоса взглянул на будущего зятя и мысленно перекрестился: «Господи, да за что нам

удача такая? Вроде и небогатые мы, и знатностью нам с Вельяминовыми не равняться – они

у трона царского рождены, у князя Димитрия Ивановича, что татар на поле Куликовом

разбил – мать Вельяминова была, а у Матвея Федоровича мать – Головина, те из Византии

свой род считают.

И вовремя же я его к себе обедать позвал, как он из Ливонии вернулся, ничего не скажешь.

Быстро, конечно, на Успение он Марью увидел, и то мельком, а через неделю уже и сваху

заслал. Ну, зато теперь Михайле с Григорием не из мелкопоместных невест, каких выбирать

придется, а можно и повыше замахиваться, как Марья Вельяминовой станет».

-Ну, тогда я велю, чтобы коней к вам на усадьбу отвели, - прервал его размышления Матвей.

«А мы с тобой пойдем, Федор Федорович, там нам стол накрыли – ну так, перекусить, икры,

заедок всяких. Рядную запись почитаем, увидишь, что я за Марьей закреплю, вдовью долю

ее».

-Матвей Федорович! – ахнул окольничий. «Упаси Господь!»

-Ты, боярин, сам воюешь, - ядовито ответил Матвей, - знаешь, каково там бывает. Мне ж

через месяц опосля венчания обратно в Ливонию. Ну, с Божьей помощью, Марья понесет до

этого».

-На Бога надейся, как говорится, Матвей Федорович, - начал, было, окольничий, но осекся,

увидев холодный блеск ореховых глаз.

-Жена моя покойная, благослови Господь душу ее, - широко перекрестился Матвей, - в

первую брачную ночь понесла, и родила двойню, мальчиков обоих. Что Господь их у меня

забрал, то, за грехи мои случилось. Вот и получается, что ежели Марья бесплодной

окажется, - он усмехнулся, - то уж не моя вина будет, боярин Федор.

-Да что вы, - испуганно сказал окольничий, - у меня и в мыслях не было, Матвей Федорович .

-И помни, боярин, - обернулся Матвей, уже входя в крестовую палату, - я на правнучке царя

Ивана Великого женат был. И род мой от варяжских князей начало свое ведет. Так что, - он

усмехнулся краем тонких губ, - пойдем, посмотришь, что после смерти моей семье твоей

достанется, коли Марья вдовство свое не нарушит.

Матвей развернул грамоту, и внезапно представил себе лицо Марьи – такое, как тогда, в

полутьме лестницы, жарким августовским вечером, когда, напросившись еще раз на обед к

окольничему, он услышал ее робкое дыхание где-то наверху, у входа в женскую половину.

Легко поднявшись туда, он оперся на перила и, посмотрев снизу вверх в ее блестящие,

ровно яхонты глаза, и спросил, усмехаясь: «Что, люб я тебе?».

Девушка заалела, и, отвернувшись, спрятав лицо в рукаве опашеня, еле промолвила: «Да».

-Ну, жди тогда сваху, Марья, - Матвей нежно улыбнулся. «Завтра и приедет».

-Матвей Федорович, - ахнула она, - да как, же так?

-А вот так, - ворчливо сказал он, и, взбежав еще на несколько ступенек, ласково потянул ее к

себе. «Вот так», - сказал он еще раз, поцеловав ее прохладные, мягкие губы, утонув в ее

запахе – яблоки это были, крепкие, сладкие осенние яблоки.

-Ты хозяйку-то свою позови, Федор Федорович, - царь, выпив поднесенную ему чашу,

откинулся на спинку большого кресла. «Надо сказать ей спасибо, за хлеб, за соль, все ж не

один я сюда приехал, а с сынами своими, цельную толпу привез. Накормили нас славно,

теперь поблагодарить надо».