o c24ec28d571a6d65

Он опустился перед ней на колени и заметил, что у нее мокрые волосы.

- Я купалась, - она чуть поморщилась и взяла его за плечи – сильно, - и началось. Дай-ка, -

она положила его пальцы себе между ногами.

- Это? – Михайло поднял на нее глаза.

-Головка – усмехнулась она. «Сейчас, ты руки не убирай».

Федосья часто, мелко задышала, и он увидел, как появляется на свет его дитя. «Еще

немножко, - сказал Волк, и, окунув руки в холодную, озерную воду, взял ребенка за плечики.

«Хорошо, что я маслом-то мазалась кедровым, - открыв рот, медленно, вцепившись в мужа,

проговорила женщина.

Волк увидел, что жена напрягается, еще шире раздвинув ноги. Ребенок, выскользнув ему

прямо в руки, обиженно, мощно закричал. Волк поднялся, и, передав дитя Федосье,

посмотрев, как она устраивает его у груди, сказал, обняв их обоих: «Ну что, Данило

Михайлович, сие ведь только жизни твоей начало».

Рассвет играл над озером – розовым, золотым, чудным сиянием, и Михайло, закинув голову,

увидел, как всходит солнце над гладкой, тихой водой.

Интерлюдия

Цфат, осень 1587 года

Старик проснулся, когда над холмами уже поднимался прохладный рассвет. Пробормотав:

«Благодарю Тебя Владыка живой и сущий за то, что по милосердию Своему, Ты возвратил

мне душу; велика моя вера в Тебя», поднявшись с кровати, он омыл руки. Потом, закинув их

за голову, потянувшись, он долго смотрел на сад за раскрытыми ставнями.

Отсюда была видна только одна ветка граната – в золотистых листьях висел созревший,

набухший плод. Можно было выйти наружу, и полюбоваться всем деревом, но старик

предпочитал смотреть на него так – в простой деревянной, выкрашенной голубой, уже чуть

облупленной краской, раме.

Жена приоткрыла один черный глаз и чуть зевнула.

- Спи, - он наклонился над постелью и поцеловал ее в лоб. «Я на молитву и потом –

заниматься. Спи, любовь моя».

Он укрыл жену плотнее, - утро здесь, в горах, было уже зябким, и, по дороге во двор

заглянул к дочери – та спала, разметав по узкой кровати черные косы, положив щеку на

книгу.

Старик улыбнулся и вышел из своего низенького дома, на улицу. Там было еще пусто, и он

немного постоял, просто радуясь еще одному восходу солнца.

«Восемьдесят шесть, - смешливо подумал старик. «Ну, еще пять лет. Мирьям будет

шестнадцать, выдам замуж, и все. Фейге жалко, конечно, но ничего – Исаак мальчик

хороший, тут, рядом, в Иерусалиме, и остальные сыновья там же – будет чем ей заняться.

Там внуки, весело, скучать по мне не станет».

Он на мгновение вспомнил старшую дочь и чуть помрачнел. «Пропала без вести. И Давид ее

тоже. Ох, Господи, дай им покой под сенью присутствия Твоего. У сватов еще двое сыновей,

конечно, да и у нас – много, а все равно, - болит. И Фейге бедная – так плакала, как весточка

к нам пришла».

Старик вздохнул, и вгляделся в дорогу, что, извиваясь по склону холма, вела к городу. «Едет

кто-то, - подумал он, и внезапно ощутил легкий холодок, пробежавший по спине. Склонив

изящную, седобородую голову, он шагнул в темные, низкие двери маленькой синагоги, и, как

всегда, только открыв молитвенник, только увидев черные, причудливые очертания букв –

забыл обо всем вокруг.

-Вот так, - Фейге Судакова положила свои пухлые, мягкие руки на пальцы дочери, и мягко

показала, - вот так и плети, Мирьям. А как заплетешь – смажь взбитым яйцом и неси пекарю.

Женщина краем глаза взглянула на небо – солнце уже поднялось довольно высоко, а еще

надо было вымыть полы, и поменять постели.

Она как раз набирала воду, когда Мирьям, вернувшись из пекарни, спросила: «Еще что

сделать?»

Фейге поставила ведро и поцеловала дочь в белую щеку – все ее дети были высокими, в

отца. «Кроме одной», - подумала женщина, почувствовав глухую, тупую боль в сердце. Она

взглянула в серые, прозрачные, большие глаза Мирьям и улыбнулась: «Отцу поесть отнеси,

а то ведь рано встал».

Мирьям сунула голову в прохладную, полутемную комнату, вежливо покашляв. Отец и его

учитель сидели над какой-то рукописью.

- А, Мирьям, - рабби Моше Алших оторвался от стола и взглянул на нее – внимательно,

ласково. «Авраам, ну что бы мы делали, если б не твоя жена – умерли бы с голоду».

Отец отложил перо и улыбнулся, принимая завернутые в салфетку фрукты и хлеб. «Воды

принести вам? – Мирьям потянулась за почти пустым кувшином.

Авраам Судаков погладил ее по голове: «Спасибо, доченька. Ты маме скажи, что я сегодня

пораньше вернусь, помогу ей перед Шабатом».

Выйдя из синагоги, Мирьям бросила камешек под обрыв, и посмотрела, как он, подпрыгивая

и перекатываясь, падает вниз. Потом она немного постояла так, ничего не делая, почесывая

одной ногой, - в простой, потрепанной кожаной туфле, - другую.

- Играть пойдем? – высунулась на улицу ее подружка, Хана.

- Куда там, - кисло сказала девочка. «Мама ждет, еще работы много. У тебя пятеро братьев и

сестер, тебе легче, а я одна. Завтра и поиграем, после обеда, все равно родители отдыхать

будут».

Уже когда Мирьям шла по главной улице, к своему дому, что стоял почти на вершине холма,

ее окликнули – какая-то женщина, маленького роста, худенькая, в потрепанном, запыленном

плаще.