o c24ec28d571a6d65

Ворон побледнел. «Как это? Я думал, я теперь год, или два их, - он замялся, - не увижу».

- Ну, - заметил рав Виталь, - мы же не хотим, чтобы дочь росла без отца, Авраам. У нас и без

того сирот хватает, упаси Господь, чтобы мы собственными руками разрушали то, что уже

построено».

- Неправильно было построено, - глядя прямо ему в глаза, ответил Степан.

-Ну, так, теперь будет все, как нужно, - Алших поднялся и все остальные тоже встали.

Ворон слушал то, что ему говорили, и вдруг, повернув голову, в просвет между ставен,

увидел, как освещает солнце долину – единственным, проникшим среди темных, уже почти

зимних туч, лучом.

-Мама, - Эстер вдруг остановилась, держа в руках блюдо с мясом, - я уже ждать больше не

могу.

- Да вон, идут они, - Фейге выглянула в окно. «Давай это сюда, и переоденься. Мирьям

спит?».

- Да, - дочь покраснела. «В комнате у меня. Она поела, теперь только к ночи проснется, а

там я ее покормлю».

- Ну, быстро, - прикрикнула на нее мать, - еще не хватало, чтобы он тебя сейчас увидел.

Эстер прошмыгнула в спальню, и, тихо закрыв дверь, натянула чистое платье, замотав

волосы светлым платком.

Она наклонилась над спокойно дремлющей в колыбели дочкой и прошептала: «Все, милая,

все. Отец твой с нами, и мы теперь будем вместе».

Фейге постучала, и, держа в руках зажженную свечу, сказала: «Пойдем, милая, отец тебя

благословит».

Она была красивая – такая красивая, что у Степана перехватило дыхание, и, надевая ей на

тонкий палец кольцо, произнося нужные слова, он закашлялся. Она стояла, склонив голову,

прикрытую краем талита, и Ворон, глядя на огоньки свечей вокруг, на мерцающие вверху

звезды, чувствуя ее легкое дыхание, вдруг улыбнулся.

- Ворон, - сказала она, когда все закончилось, когда дверь в их спальню закрылась, и он,

застыв над колыбелью дочери, всматривался в ее лицо. «Ворон, я не верю…»

- Как она выросла, - пробормотал Степан. «Узнает меня?».

- Узнает, конечно, - Эстер поднялась на цыпочки и шепнула: «А ты веришь?».

- Нет, - сказал он, гладя ее по волосам - темным, падающим на плечи, высвобожденным из-

под платка. «Я ведь думал, счастье мое, что теперь вас долго не увижу. Как я скучал, как

скучал, - он зарылся лицом в теплые, пахнущие свежестью волосы и шепнул: «Пойдем».

Ее сердце билось рядом, совсем рядом и под его рукой она была вся – будто сделана

Всевышним для него, только для него одного. «Я не могу, - сказал Степан, потом,

уткнувшись ей в плечо, - я не могу без тебя. Никогда не смогу. Ты – мой дом».

Девочка проснулась на исходе ночи, и чуть потянувшись, зевнув, вдруг насторожилась. В

комнате был другой запах, - она повела носом, - тот, что она уже знала, но другой. Она чуть

поерзала в колыбели.

- Тихо, - Степан чуть приподнялся и остановил Эстер. «Лежи, счастье мое. Я сейчас ее

принесу».

Дочь почувствовала знакомые, сильные руки, и, устроившись в них, сонно сказала: «Папа…»

Он подал Мирьям жене, и, обняв их обоих, ласково шепнул: «Вы спите. Я тут, я с вами, и так

будет всегда».

Пролог

Побережье Тихого Океана, осень 1587 года

Волк поднял на руки сына, и, посмеиваясь, сказал: «Ну что, Данило Михайлович, пойдем,

посмотрим, какой корабль мы построили!»

- Большой! – весело сказал русоволосый, высокий мальчик. Михайло взглянул в глаза

ребенка – голубовато-зеленые, ровно морская вода, что плескалась совсем рядом с ними, и

серьезно согласился: «Большой».

Лесистые, еще зеленые холмы окружали уединенную бухту. Волк поставил сына на ноги и

сказал: «Ну, давай сам, а то матушка тебя устала уже на спине носить». Данило опасливо

потрогал ногой землю и посмотрел на отца – просительно.

- Нечего, - рассмеялся Волк.

Гриша вышел на палубу, и, отряхивая руки, сказал: «Ну что, коли местные правду говорят, то

отсюда до тех островов на восходе недалеко совсем, с пути не собьетесь».

Шлюпка пахла свежим деревом и Волк, проведя ладонью по борту, восхищенно заметил:

«Ну, Григорий Никитич, не знал я, что еще и корабли умею строить».

- То жена твоя все, если б не рассказы ее, вряд ли мы бы такое сделали, - ответил Гриша.

«Местные же, сам видел, ихние лодки только для рыбалки и годятся».

- Думал я, - сказал Волк, сажая сына на плечи, - что в том озере рыбы много, а тут понял,

Гриша, что и не знал, сколько на самом деле ее бывает.

Со склона холма доносился запах дыма. На расчищенном участке были видны очертания

поля.

-Тайбохтой уж к вечеру вернуться должен, с юга, - озабоченно проговорил Григорий Никитич.

«Уж и не знаю, ежели мы сейчас посеем, - будем весной с урожаем-то, али нет. Не

поймешь, какая тут зима».

- Мягкая зима, сам же видишь, океан рядом, и какой огромный,- уверил его Волк и крикнул

двум женщинам, что пахали землю: «Что с обедом-то у нас?».

Федосья распрямилась и ответила: «Пошел бы, Михайло Данилович, и сам бы посмотрел,

авось не сломаешься».

Волк усмехнулся и, пощекотав Данилку, сказал: «Строгая у нас матушка, понял?».

В большой, крепкой, избе вкусно пахло печеным мясом.

- Щей хочется, - тоскливо сказал Гриша, принимая от жены огромный ломоть оленины. «И

хлеба вон, сколько не ели».

- Летом следующим поедите уже - Волк дал Данилке, что сидел у него на коленях, большую