o c24ec28d571a6d65

взял, тому не поздоровится. Добром верните. Ты в мыльню, что вчера не ходила, Лизавета?

– спросила она, отодвигая от Марьи икру: «Нам-то оставь что-нибудь».

- Как будто оной у нас не хватает, - фыркнула девочка, - весь амбар кадушками забит.

Лиза густо покраснела и что-то пробормотала.

Параша ахнула, и подергала ее за рукав: «Матушка-то знает?».

- Еще Великим Постом пошли, - опустив голову, ответила старшая сестра, - знает, конечно.

- Ну, теперь свах жди, - рассмеялась Марья, - к Покрову-то точно повенчают тебя. Нам тут

еще – она быстро посчитала на пальцах, - шесть лет сидеть, пока царевичу пятнадцать не

исполнится, не в девках же пребывать все это время!

Лиза встала, и, кусая алые, красивые губы, рыдающим голосом сказала: «Хватит об этом! Не

хочу я больше про сие слушать!». Она прошла в боковую светелку, и, захлопнув дверь,

наложила на нее засов.

Параша хмыкнула. «Ничего и не сказали вовсе. Совсем умом тронулась».

- Кровь гуляет, - Марья посмотрела за окно. «Пошли, как поедим, из луков постреляем, я

тихое место знаю, не увидит никто».

Лиза, лежа на лавке, уткнув голову в мокрую от слез подушку, вдруг прошептала: «Господи,

ну хоша бы бежать отсюда, да как? Как я матушку-то брошу! И сказать ей нельзя – вдруг ей

не по нраву сие придется. Ну что же мне делать-то, Господи?».

Борис Федорович Годунов зевнул, и, откинувшись на сиденье возка, наставительно сказал:

«Ты, Василий Иванович, должен быть мне благодарен – кабы не я, сидел бы ты в ссылке в

Галиче до сих пор. А вона смотри – попросил я за тебя Совет Регентский, и на свободе

гуляешь. И далее – коли не станешь из воли моей выходить, то и в Боярскую думу

вернешься, и на воеводство тебя посадят, понял?»

Тонкие губы Василия Шуйского чуть дернулись, и, он, отведя взгляд от красивого, спокойного

лица Годунова, посмотрел в окно возка.

- Чего не на конях-то отправились? – хмуро спросил Шуйский. «Ты, Борис Федорович,

смотрю, более о своем кармане заботишься, нежели о стране – не дорога, а ямы сплошные.

А у твоих палат московских вымощено все».

- Ко мне, Василий Иванович, послы иноземные ездят, - легко улыбнулся Годунов, - сраму-то

не оберешься, по всей Европе разнесут, что глава Совета Регентского в грязи тонет. Опять

же – ты думаешь, ради себя, я в Кремле водопровод приказал провести, крепости

отстраиваю – сам же видел, какой Белый Город поднимается, теперь татары не страшны нам

будут. А как закончат они на Москве строить – в Смоленске тако же возведут, чтобы поляки к

нам не совались.

Шуйский молчал. За окном возка – куда ни глянь, простирались поля, на горизонте

виднелась темная полоска леса, в нежном, вечернем небе, метались стрижи.

- А в возке мы отправились, - усмехнулся Борис Федорович, - потому что дело у нас –

тайное. Ни мне, ни тебе в Угличе появляться не след. Как закончит все Михаил Никитович,

так и увидят нас.

- Михаила Никитовича самого к тому времени в живых не будет, - резко ответил Шуйский.

- Ну, - улыбнулся Годунов, - сие гнев народный, в набат ударят, оное, Василий Иванович,

мне неподвластно. Ты ж человек начитанный, как и я, латынь знаешь, помнишь, что сказано

– глас народа ровно как глас Божий. Вот так-то, - Годунов зевнул и добавил: «А гонец, коего

на Москву к нам пошлют, знает, куда ехать-то, так что ты не волнуйся – ранее нас там никто

не окажется».

-Ну вот, - Матвей посмотрел на закат, и прибавил шагу, - до Углича уж недолго осталось,

адмирал.

Виллем вдруг приостановился и, обернулся: «Слышишь?».

Матвей наклонил голову: «Всадников с десяток и возок. Давай-ка, адмирал, в канаву нырнем

– незачем нам с ними встречаться».

Вельяминов чуть поднял голову и проводил глазами невидный, запыленный возок. «А

лошади у них кровные, - пробормотал мужчина. «За одного такого жеребца дорого дадут.

Вот скажи мне, адмирал, - Матвей усмехнулся, - ради чего в бедняцкую повозку таких

лошадей впрягать?».

- Затем , чтобы побыстрее добраться, куда надо, и от глаз людских скрыться, - хмуро ответил

Виллем, поднимаясь. «Пошли, не нравится мне вся эта суета. Там в город-то спокойно

пробраться можно?».

- У меня для этого, - хмыкнул Матвей, - грамотца есть. А все почему – потому, что некоторые

попы золото любят боле всего на свете. Вот, - он вытащил из мешочка на шее сложенную

бумагу, - с печатью и подписью игумена монастыря Крестовоздвиженского. Я как в тот раз на

Москве был, так делом сим озаботился, на всякий случай. Сказано в оной, что мы с тобой,

адмирал, два честных инока и собираем Христа ради на ремонт церквей в нашей обители.

- И что, дают что-нибудь? – заинтересовался Виллем.

-А на какие деньги ты водку пьешь? – Матвей поднял цепь и намотал ее на руку.

- Не так уж много и пьем-то, - пробурчал адмирал, выбираясь из канавы. «Но, Матиас –

доберемся до Норвегии – тут мы с тобой и загуляем, попомни мое слово».

Марья Федоровна развернула маленькую грамотцу и сказала: «Да вы угощайтесь, боярыня,

мед, хоша и прошлого года, но хороший, тако же и пряники – Лиза ваша мастерица их

готовить».

Марфа отломила кусочек коврижки и улыбнулась: «Хорошая хозяйка моя дочка-то. Федосья,