o c24ec28d571a6d65

Мужчины вышли, а Джон, взглянув на Ворона, сказал: «Да, не ожидал я от него. Особенно

после того, что тогда было, в Дельфте».

- Я уж не знаю, что было в Дельфте, да ты мне и не скажешь, - рассмеялся Степан, - но он ее

как тогда любил, так и сейчас любит. Так что моему брату будет легче».

- Это как посмотреть, - Джон поднялся, - я вижу, что характер у адмирала-то не изменился,

как он тогда ничего не боялся, так и сейчас.

- Так это же хорошо, - удивился Степан, убирая со стола.

- Хорошо, но опасно, - сердито ответил разведчик.

Мужчины медленно шли по набережной Зингеля.

- Можешь меня Матиасом звать, ты же голландец, - наконец, сказал Вельяминов. «Ты ведь

на Москве не был ни разу?».

- Нет, - ответил адмирал, разглядывая изысканно одетого, легкого, на вид, - лет сорока

мужчину.

- Ладно, - кисло проговорил Матвей, - как сойдем на берег, будешь у меня блаженным.

Безъязыким то есть. На корабле натаскаю тебя – что делать, будущий родственник.

- А почему – родственник? – Виллем вдохнул сырой зимний ветер и подумал: «Господи,

неужели? Весной я ее увижу. И сразу обвенчаемся, в первой же церкви, в Норвегии, да все

равно где. А если она не захочет?».

- Да не волнуйся ты так, - Вельяминов закинул голову и посмотрел на красивое лицо

адмирала. «Брат я ее, старший, единокровный, Джон не сказал тебе, что ли?».

- Нет, - Виллем вдруг остановился и подал Матвею руку: «Рад встрече».

- Вот же въедливый старикашка, - пробормотал Вельяминов, - восьмой десяток скоро

пойдет, а дело свое знает. Ладно, теперь слушай меня, - внимательно, - вопросы потом

задавать будешь».

Степан повернулся и обнял жену. Она была холодная и сразу пристроилась ему под бок,

зевая. «Кто?», - смешливо спросил Ворон, целуя ее шею.

- Мальчик, - томно сказала Эстер, положив голову ему на плечо.

-Ну и сейчас будет мальчик, - пообещал Степан, и добавил: «Вот эта рубашка тут совсем ни

к чему, только мешает».

Тонкое кружево полетело на ковер, и Ворон, любуясь ее смуглым, маленьким телом, умещая

его у себя в руках, проговорил: «Ну вот, а теперь я поработаю, - основательно и долго,

радость моя».

Часть восьмая

Углич, май 1591 года

Его разбудил детский плач. Колыбель стояла совсем рядом с кроватью, и Марта, что лежала

у него под боком, рассыпав по постели бронзовые волосы, зевнув, приподнялась. «Я сам, -

шепнул ей Виллем, и взял на руки дитя – крепкое, крупное, с отцовскими, карими глазами.

Рубашка спустилась с белого, нежного плеча, и он, подышав ей в шею, ласково сказал: «Я и

не думал, что они так много едят».

- О, - отозвалась Марта, - это – только начало, мой адмирал. Ребенок, удовлетворенно

засопев, прикрыл глаза, и Виллем, вернув его в колыбель, заметил: «Мне кажется, или тебе

холодно? Зима ведь на дворе».

- А ты согрей, - ее губы были совсем рядом. «И я тебя тоже».

Марта опустила руку вниз, и, сдерживая улыбку, сказала: «А я ведь еще в Мон-Сен-Мартене

поняла, что с тобой, Виллем, я никогда не заскучаю».

Под меховыми одеялами, в его руках, она была горячей, и гладкой, рубашка сразу куда-то

исчезла, и он опять услышал детский плач.

В избе было душно и пахло чем-то кислым. Баба, что-то бормоча, покачивала привешенную

к очепу берестяную колыбель. Виллем, открыв глаза, увидел, как по бревенчатому потолку

ползет темная дорожка. Один из тараканов упал прямо в колыбель, и дитя заорало еще

громче.

- Да заткни ты его! – крикнули недовольно с лавки. Адмирал подумал, что за три месяца стал

неплохо понимать язык. «Не то, чтобы мне он когда-нибудь понадобится, - он потянулся,

закинул руки за голову, и заставил себя не думать о Марте. «Как мальчишка, право слово, -

недовольно сказал себе Виллем.

Матиас дремал, положив коротко остриженную, грязную голову на рукав армяка. «Еще дня

три пути до этого Углича, - адмирал повернулся на бок, и посмотрел на предрассветную тьму

в щели между грубыми ставнями.

Из Тромсе они взяли бот до Печенги, - Виллем сердито сказал Матиасу: «Уж с чем-чем, а с

парусом я справлюсь, не надо лишних людей в это вмешивать». От Печенги до побережья

Белого моря пришлось лежать на палубе воняющей рыбой и тюленьим жиром поморской

лодьи – под наваленными на корме шкурами.

Их высадили в виду плоского, хмурого берега, и, прошлепав по мелкой воде, Матиас сказал:

«Добро пожаловать в Россию, адмирал».

Матвей поднял ресницы, и увидел, что адмирал не спит. «Господи, бедный мужик, - вдруг

подумал Вельяминов. «Привык у себя там, на Востоке к роскоши – тяжело ему блаженного-

то разыгрывать, и в навозе валяться. Но с головой – язык уже понимает немного, хотя рта

ему открывать нельзя, сразу заподозрят что-то. Но мычать и слюной брызгать отменно

приучился».

- Пора, Василий, - тихо сказал Вельяминов, и чуть подергал тяжелую, ржавую цепь, что

лежала на заплеванном, затоптанном полу. Они вышли на двор, и адмирал, плеснув в лицо

ледяной колодезной водой, тихо сказал по-немецки: «Слушай, а что мы там-то, - он махнул

рукой в сторону Углича, - будем делать? У нас даже шпаг нет, два кинжала, и все».

- И две головы, - отозвался Матвей. «Давай, поторапливайся, я до заката хочу двадцать

верст еще пройти».