o c24ec28d571a6d65

Над лесом, что стоял по обе стороны уже подсохшей, накатанной дороги, медленно

всходило солнце, и адмирал вдруг вспомнил такой же рассвет в Мон-Сен-Мартене. Он

проснулся тогда в своем ветхом, протертом кресле, и, заглянув в опочивальню, увидел, что

ее там уже нет.

Из кухни пахло так, что захотелось туда зайти и больше никогда не выходить. Она

наклонилась над ведром, выжимая тряпку, и Виллем увидел, какие красные у нее руки.

«Вода же холодная, - подумал он, подходя к Марте. Она посмотрела на него своими

прозрачными глазами, и, держа руки на весу, сказала: «Вот приедем обратно, я тут у тебя

все вычищу, дорогой мой адмирал. К завтраку все готово».

«Я тогда поцеловал ее, да. Отобрал тряпку и поцеловал. Сначала ладошки, - они у нее

маленькие, как у ребенка, потом запястья, - белые, нежные, а потом уже и губы. Господи, ну

хватит, уже, - велел себе Виллем. «Потерпи, немного осталось».

- Там деревня, - озабоченно заметил Матиас, показывая на приближающиеся избы. «Погоди,

я тебе цепь надену».

В раскрытое окно палат вливался свежий, майский воздух. Пахло черемухой и сиренью, со

двора были слышны детские голоса.

- Если вот так кинуть, - озабоченно сказал один из мальчиков, - то никто не отобьет, уж ты

мне поверь.

- Дай-ка, - попросил второй. Раздался звук удара и мяуканье кошки. Мальчишки

расхохотались. «В кусты забралась, - ласково сказал первый мальчишка. «Испугали тебя,

да».

- У меня веревочка есть, - предложил второй мальчик, - я ей для занятий углы измерял.

Давай узлов навяжем и поиграем с ним, смотри, он же котенок еще совсем».

- А потом на реку, там и побегать больше места будет, и на лодке покатаемся, - рассмеялся

первый мальчик. «А стрельцы нас на берегу подождут»

Вдовствующая государыня Марья Федоровна, было, стала приподниматься с лавки, но

мужчина, что лежал на ней, раздраженно пробормотал: «Да тихо ты!».

Она покорно отвернула голову в сторону и стала считать изразцы, коими была выложена

печь. Лавка чуть скрипела, и Марья Федоровна подумала, что надо ее поправить.

«Невместно же, еще услышит кто».

Мужчина напрягся, и она почувствовала прикосновение влажных, пухлых губ к своей щеке.

Она подождала, и, почувствовав, что он встал, вытерла рушником между ногами.

- Ты бы все-таки была бы чуть ласковей, Марьюшка, - обиженно сказал Михаил Никитович

Битяговский, одеваясь. «Я же люблю тебя, милая».

- Люблю, - злым шепотом ответила Марья Федоровна, натягивая рубашку. «Что ж ты в жены

меня не берешь, Михаил Никитович? Я ведь и так, - она еще понизила голос, - плод твой

травила, сам же знаешь. Сколько можно-то уже!».

- Вот сейчас Борис Федорович приедет, - пообещал Битяговский, - и попрошу у него,

Марьюшка, всенепременно попрошу.

-Ты и прошлым годом сие обещал, - Марья Федоровна застегнула опашень, и, заплетя косы,

покрыла их вдовьим платом – черным.

Михаил Никитович потянулся, - он был ниже государыни, и зашептал ей на ухо: «Вот в этот

раз точно, Марьюшка».

Когда дверь за ним закрылась, Марья Федоровна, оглянувшись, кинула рушник в кучу

грязного белья, что валялась в корыте, в нужном чулане, и подошла к окну.

В цветущих кустах сирени щебетала какая-то птица, и женщина вдруг, уцепившись пальцами

за оструганную раму, сказала: «Господи. Я же, не для себя. Только ради Митеньки, чтобы

жив и здоров был сыночек мой».

Она ощутила легкое прикосновение к своему плечу, на нее повеяло запахом цветов, и Марья

Федоровна, уткнув голову в плечо женщины, - маленькой, хрупкой, тоже во всем черном, -

горько, отчаянно заплакала.

- Тихо, - сказала нежно Марфа, гладя ее по голове, - ну не надо, девочка моя, не надо.

Молись заступнице, Богородице, иже она вдов и сирот призревает, милая моя.

- Я ведь не хотела, Марфа Федоровна, - прорыдала государыня, - знаете же вы. Не хотела!

- Что баба ради деток своих делает, - жестко проговорила боярыня, - то не грех, Марья

Федоровна. Сами ж знаете, я и тогда вам говорила, - я вас и Митеньку защищу, однако же,

если что, упаси Господь, с ним случится, - то на нас обоих иночество взденут, и детей своих

более я никогда не увижу. Так что это я, - Вельяминова чуть скривила тонкие губы, -

благодарить вас должна.

Марья Федоровна вдруг вспомнила ту страшную, зимнюю ночь, когда она, скорчившись от

боли, металась по лавке в палатах боярыни, а та, держа ее за плечи, мягко, ласково

говорила: «Ну, потерпи, девочка моя, сие закончится скоро. Потерпи, не кричи, сие в тайне

держать надо. Потом я тебя в постель уложу и скажу, что болеешь ты. А сейчас потерпи».

Когда боль внизу живота – острая, дергающая, на мгновение утихла, Марья Федоровна

подняла залитое слезами лицо, и спросила: «А вы терпели?».

Боярыня Вельяминова, ничего, не ответив, наклонившись, убрала пропитанные кровью

тряпки и положила свежие.

- Мальчики на реку пошли, - вытирая лицо рукавом опашеня, проговорила Марья Федоровна.

-Да видела я их, - рассмеялась Вельяминова. «С ними стрельцов два десятка, не

волнуйтесь. Пойдемте, лицо умоете, и на поварню – Лизавета моя сегодня пироги с утра

затеяла, гоняет там всех, поможем ей»

- А близняшки где? – уже успокоившись, спросила государыня, когда женщины шли через

двор.