o c24ec28d571a6d65

ругал, за дело. Хотя вон, сорок лет прошло, ее и не видно совсем. Господи, сорок лет на

морях.

Правильно, мы тогда из Гамбурга пошли в Исландию, и дальше – на Ньюфаундленд, там

мне ее и выбили, на зимовке. А потом уже, - он опять вытянулся на спине, - было Гоа. Вот я

сейчас посплю, и пусть Господь мне его покажет, хорошо? – он едва не расхохотался и,

зевнув, еще успел подумать: «Ну, на вахту свою я встану, я за сорок лет ни одной вахты не

проспал».

Он сошел на берег, и, изумленно оглянувшись, почувствовал, как Йохансен подталкивает его

в спину.

- Ты что застыл? – сердито спросил моряк.

- Что это? – Степан показал на серое, огромное, с пестро изукрашенной корзинкой на спине,

- где сидели люди, - что медленно двигалось по пыльной дороге.

- Слон, что, - раздраженно ответил капитан, и, тут же, расхохотался: «Ты свой глаз держи

открытым, тут еще много чего интересного есть. Пошли».

Они проталкивались через гомонящую толпу на базаре, и Степан, вдыхая запах специй, не

отрывал взгляда от расстеленных ковров, колыхающихся в полутьме лавок тонких полотнищ

шелка – всех цветов, россыпей жемчуга, от тонкого, снежной белизны фарфора.

- Господи, - пробормотал он, - я и не думал...

Йохансен обернулся и, улыбаясь, заметил: «И это еще не все, мой мальчик».

В саду было прохладно, чуть шелестели листья пальм, вода маленького, выложенного

камнем бассейна, была тихой и темной.

Португальский торговец, знакомец Йохансена, махнул рукой, и с террасы вышла она. Она

разливала какое-то питье, грациозно наклоняясь, опустив огромные, длинные, черные

ресницы. Волосы – цвета красного дерева, были распущены по спине. Под расшитым

золотом шелком еле заметно поднималась крохотная грудь. Она вся была маленькая,

изящная, - такая, что ее хотелось укрыть в своих руках и больше никуда не отпускать.

Йохансен увидел лицо Степана, и, вздохнув, наклонившись к португальцу, что-то прошептал.

Тут улыбнулся и сказал: «Ну, мы все когда-то такими были, сеньор. Ладно, уж, я теперь ее

так дорого, как хотел, не продам, но уж так и быть – порадею другу».

Степан, было, хотел запротестовать, но Йохансен тихо рассмеялся: «Не будь дураком. Тут

так принято, и я не хочу, чтобы ты начинал с какой-то шлюхой. Ты не такой, Стефан».

У нее была своя комнатка – почти каморка, выходящая окном в сад. Йохансен, уходя,

похлопал его по плечу и сказал: «Считай это подарком, и не забудь – через три дня

отплываем».

Она ничего не знала, и он – тоже. У них даже общего языка не было, но когда она, опустив

голову, чуть вздохнув, нежно, осторожно взяла его ладонь, и погладила ее – Степан сказал,

сглотнув, по-русски: «Счастье мое…»

Ворон проснулся и, еще не открывая глаз, улыбнулся: «Амрита ее звали, да. Господи,

сладкая, какая же она была сладкая, девочка моя. Надо было тогда выкупить ее у этого

португальца, а я побоялся, подумал, - и куда я с ней? Дурак, конечно, какой дурак я был».

Он вздохнул, и, потянувшись, вымыв руки, стал одеваться - пора было стоять вахту.

Над пустыней висело бесконечное, глубокое, усеянное крупными звездами небо. Он

проснулся, почувствовав, как кто-то трясет его за плечо.

Николас Кроу открыл глаза и увидел наклонившегося над ним индейца. Тот покачал головой,

и, махнув рукой, в сторону еле виднеющейся на востоке полоски рассвета, что-то сказал.

- Да уж я понял, - сердито пробормотал Ник и, потянувшись, поднявшись, достал из кармана

палочку. Сделав на ней зарубку ножом, он посчитал – это была шестая.

С того времени, как он, выведя из конюшни невысокую, невидную лошадку, поднялся на

холм, и обернувшись на лежащий в лунном свете Акапулько, перекрестившись, погнал коня в

горы – он выбросил уже тринадцать таких палочек.

- Апрель, - пробормотал капитан Кроу. «И что я, дурак, не взял с собой компас? Давно бы

уже был на «Желании», вместе со всеми. Они, конечно, меня ждут, в назначенном месте, тут

можно не беспокоиться, а вот, папа, наверное, уже и заупокойную молитву по мне

прочитал».

Он рассмеялся, и увидел, что индеец забрасывает костер песком.

- Ладно, - сказал Ник, легко садясь в седло, - поехали, дружище, море совершенно, точно на

востоке. Интересно, далеко еще?

Индеец что-то пел – он всегда пел, даже когда тащил на себе Ника, когда он потерял

сознание от жажды.

- Если бы не тот проклятый дождь, - сердито подумал Ник, глядя на рыжие, вздымающиеся

вверх скалы, - то я был бы уже на берегу моря. Сначала я сбился с дороги, потому что небо

было затянуто тучами, и забрал слишком далеко к северу, а потом начались эти выжженные

земли.

Хорошо, что я не взял с собой кузину Тео – еще не хватало женщину в такие места таскать.

А индейцы, те, рядом с Акапулько, ее любят – и одежду с собой дали, - Ник ласково

погладил рукав рубашки, сшитой из тонко выделанной кожи, - и провизии. Ну ладно,

доберусь до отца, придумаем, как ее вытащить. Какая она красивая стала, - Ник улыбнулся и

заметил, что индеец хмурится.

- Что такое? – он подъехал поближе. Тот указал на горизонт. На севере, над бескрайней

равниной, нависала тяжелая, черная туча.

- Так это хорошо, - удивился Ник. «Воды наберем, - он похлопал по бурдюку, что был