o c24ec28d571a6d65

Ну, который раньше был самураем, а потом стал отшельником?»

- Да, - Масато усмехнулся, наклоняя чайник, - мы тогда оба были ранены». Мужчина на

мгновение закрыл глаза, вспомнив холодный ручей и поросшие зеленым, мокрым мхом

валуны. «А как птицы пели по утрам, - он вздохнул и вслух сказал: «Да, вот тот старик, он

был мастер чайной церемонии. А я что? – тонкие губы чуть усмехнулись, - я так, ученик».

Даймё отпил чаю, и, поправив повязку, что закрывала глаз, тихо проговорил: «Если ты

выполнишь свое обещание, я продолжу выполнять свое, Масато. С Токугавой я как-нибудь

договорюсь, улажу это».

- Я не имел права давать такого обещания, ваша светлость, - так же тихо ответил Масато-

сан. «Марико-сан не хочет к вам идти, и я не буду распоряжаться ее жизнью».

- Как это не хочет? – удивился даймё. «Разве цветок может не хотеть цвести? Ты ее отец, ты

ее хозяин, точно так же – как я твой господин. А надо мной – его светлость Токугава, и ты

сам читал, что написано в его указе».

- Кроме меня, есть еще Бог, - Масато помолчал. «Я не буду делать то, что противоречит Его

заповедям, Масамунэ-сан. И я знаю, - он взглянул на смуглое лицо даймё, - что ты человек

чести, и не опустишься до насилия над невинной девушкой».

Даймё встал, и, махнув рукой, подойдя к окну, что выходило в сад, заметил: «Совсем осень.

И как быстро, за один день всего».

Он посмотрел на поникшие цветы и вдруг вспомнил: «Цветок, который не хочет цвести, да.

Сколько я с этим садом бился, годами, и все было впустую – ничего не росло, или росло, но

умирало. А потом Тео-сан вернулась к Масато и привезла детей. И тем же летом сразу все

изменилось – одни азалии были такими пышными, как никогда раньше. И хризантемы тогда

долго цвели, уж и снег выпал, а они все стояли. Соперницы инея, правильно писал Сайге».

- Ни один самурай, - не поворачиваясь, ответил даймё, - не позволит себе взять женщину

против ее воли. Ты же знаешь, я никогда этого не делал, и не сделаю сейчас. Хорошо, - он

повернулся, - тогда выполняй указ Токугавы. Ты самурай, и я тебе приказываю это сделать.

Сними крест, ты же читал – самураям теперь запрещено исповедовать христианство.

- Не буду, - Масато полюбовался рисунком на чашке. «Я тебе еще тогда, в Эдо, сказал, - от

своей веры я не откажусь. Поэтому не проси меня снять крест, - это бесполезно, Масамунэ-

сан».

- Ну и убирайся тогда отсюда! – взорвался даймё. «Бери семью и убирайся! Я сегодня ночью

сам поеду за метлами, - он мимолетно усмехнулся, - высажу тебя на берегу. Этот капитан

твой старый знакомец, договоритесь как-нибудь.

- А во исполнение указа его светлости сёгуна Токугавы, я прикажу казнить этого священника.

Жалко, что второго в замке нет, но ничего, я завтра пошлю стражников в город, наверняка,

он там прячется».

В дверь робко постучали.

- Что еще? – раздраженно крикнул даймё.

- Письмо, ваша светлость, - боязливо ответил охранник. «Под ворота просунули».

Масамунэ-сан развернул записку и скривился, как от боли. «И зачем она сюда притащилась,

если все равно решила покончить с собой?» - подумал он. «Ну и хорошо, теперь хоть его

светлость сёгун не будет меня попрекать, тем, что я привечаю вдову изменника».

- Ты не будешь казнить отца Франсуа, - Масато-сан поднялся. «Я не позволю убивать

невинного человека. И мою семью ты не тронешь. Сегодня ночью они все должны оказаться

на берегу, Масамунэ-сан. Можешь написать его светлости сёгуну, что твой начальник охраны

оказался упрямым человеком, и предпочел смерть от собственной руки – измене своим

убеждениям».

- Подожди, - приказал даймё и, посмотрев на жесткое лицо Масато-сан, тихо попросил:

«Сядь».

- Вот тут, - Хосе отдернул занавеску и показал Мияко-сан закуток с брошенной на

деревянный пол соломой и какими-то тряпками. «Извините, что так скромно».

- Мы с дочкой покойной в деревне прятались, у крестьян, - неслышно ответила женщина.

«Там тоже не дворец был. Я поработаю пока еще, переводы поправлю, свеча же есть, и

чернила у меня с собой,- она чуть улыбнулась.

Хосе поклонился, и женщина вдруг сказала, глядя на него бездонными, черными как ночь,

глазами: «Вы передайте, пожалуйста, сенсею, что я буду его ждать – когда бы он ни пришел.

Пожалуйста».

- Хорошо, - улыбнулся Хосе и добавил, увидев взволнованное лицо женщины: «Все будет

хорошо, Мияко-сан. Он вернется, обещаю вам».

Юноша вышел на вечернюю, уж почти пустую улицу, и, вскинув голову, посмотрел в нежное,

с едва заметными звездами небо. Хосе отчего-то вздохнул, и пошел в гавань – туда, где над

тихим, едва шуршащим волной морем , уже висел прозрачный, светлый серпик луны.

Хосе издалека увидел отца – он стоял рядом с адмиралом, глядя на море. Мужчины о чем-то

тихо разговаривали.

- Какой папа высокий, - вдруг подумал юноша, - выше адмирала. Ладно, не буду им мешать».

Он сел на перевернутую рыбацкую лодку и, глядя в море, вспомнил своих больных. «Завтра

на рассвете уже начнут приходить. Как они здесь без врача будут? Говорил же этот

мусорщик, Акихито-сан, у эта на всю Японию десятка два лекарей, не больше. И то

странствуют они, многие, их и не дожидаются, умирают. Хорошо еще, что у меня снадобий