o c24ec28d571a6d65

все равно – все годы, что мне Господь еще отмерит, я хочу с тобой провести. Ну, если ты

согласна, конечно».

Мияко обняла его, и вдруг, погладив по голове, попросила: «Помните, вы мне у водопада

читали? Ну, из Писания вашего, очень красивые слова, на вашем языке,- она чуть

покраснела.

- Песнь Песней, да, - он посмотрел на нее и сказал: «Ложись. Ты же устала. Вот, так, -

Джованни устроил ее голову у себя на коленях. «Закрой глаза, и отдыхай. А я буду читать».

Он читал наизусть, любуясь ее спокойным лицом, - тихо, едва слышно:

«Ecce tu pulchra es amica mea, ecce tu pulchra oculi tui columbarum»

-Ессе tu pulchra, - повторил Джованни, и, поцеловав ее теплые губы, - Мияко только чуть

пошевелилась, - осторожно устроив ее на соломе, вышел в прохладную, ветреную ночь.

Рынок уже спал, только в лавке мясника, - тоже эта, - горели фонари.

Он заглянул и увидел Хосе, который, наклонившись над сидящим у стены лавочником,

аккуратно перевязывал ему руку.

- Папа! – обернулся тот. «Вот, видишь, - юноша улыбнулся, - хорошо, что я мимо шел,

Хидеки-сан кисть себе порезал, глубоко. Я сейчас».

- Да это все из-за охраны, из замка, - пробурчал мясник. «Пришло трое дармоедов, через

порог не переступают, - куда им оскверняться, - и давай кричать. Нож соскочил, я и

порезался. Велели завтра на рассвете два воза требухи туда везти, уж не знаю, зачем им

столько».

Джованни молчал, прислонившись к деревянному косяку, расписанному черными

иероглифами – заклинаниями на удачу, в торговле.

- Вот и все, - Хосе распрямился. «Я вам там мазь положил, завтра приходите, поменяю

повязку».

- Спасибо, - улыбнулся мясник. «А вы завтра читать нам будете, сэнсей? – озабоченно

спросил он, глядя на Джованни. «А то люди соберутся».

- Буду, конечно. Спокойной ночи вам, Хидеки-сан, - ответил священник.

- Пошли, - велел он Хосе, нагибая голову, пробираясь под висящими между лавками

гирляндами из цветной бумаги. «Даймё уж и уехал, наверное, сейчас все узнаем, и будем

решать, что дальше делать».

Марта вышла во двор замка и пригляделась – беркут кружил в ночном небе. «Папа, -

шепнула она, - папа, пожалуйста, спаси его. Как же так, он такой хороший, такой добрый, и

маленький Сейджи, ему ведь годик всего, как он без отца останется?». Беркут что-то

заклекотал, и Марта, поцеловав свой крестик, попросила: «И ты, Иисус, ну сделай чудо, что

тебе стоит, пожалуйста!»

- Пойдем, доченька, - раздался мягкий голос сзади. Мать стояла – высокая, с прямой спиной,

держа на руках ребенка. Сейджи проснулся, и, повертев головой, изумленно спросил:

«Почему ночь?».

Скрипели колеса телег, чуть слышно ржали лошади, и Марта, взглянув в лицо матери,

увидела, что в зеленых глазах стоят слезы – прозрачные, блестящие в свете факелов. Отец,

наклонившись, поцеловав Марту, велел: «Ты там за братьями присматривай. На вот, - он

взял у Тео ребенка и передал его Марте.

- Папа! – громко сказал Сейджи. «Папа со мной!».

- Пожалуйста, доченька, садись с ним в телегу. Святой отец уже там, - тихо, спокойно

попросил Волк. Сейджи протянул к нему ручки и обиженно велел: «Папа сюда!».

- Марта, - раздельно, стиснув зубы, сказала Тео, - возьми Стефана и садись. Я сейчас.

Он взял ее за руку, и, отведя к стене дома, сказал – еле слышно, по-русски: «Я не мог,

Федосеюшка, не мог иначе. Ты прости меня, милая, прости, пожалуйста».

- Волк, - она взглянула в голубые глаза и подумала: «Вот и морщины у него, да. Тридцать

шесть в начале лета было. А седины нет, ну, он белокурый, еще долго не будет видно. Да о

чем это я? Господи, почти двадцать лет, как мы встретились». «Волк, - повторила она, и,

потянувшись, перекрестив его, поцеловала такие знакомые губы.

- Ну вот, - он улыбнулся, и внезапно прижал ее к себе, - сильно, так что она ахнула, - вот и

все. Матушке своей кланяйся от меня. Пойдем, - он сам усадил жену в телегу, и ,подойдя к

переодетому, крестьянином Масамунэ-сан, тихо проговорил: «Спасибо».

Даймё окинул его одним, коротким взглядом и ответил: «Послезавтра на рассвете будь

готов».

- Буду, - усмехнулся Волк, а потом огромные, в три человеческих роста, ворота закрылись, и

он остался один, посреди пустынного, замкового двора.

Беркут все кружил над головой, и Волк, вскинув глаза, сказал ему: «Ну что, Арлунар? Жалко,

что я тебя не знал, конечно. Ничего, до послезавтра я что-нибудь придумаю, за это

волноваться не стоит».

Он вернулся в дом, и, пройдя в кладовую, порывшись в плетеных корзинах, нашел на дне

одной из них то, что ему было нужно.

- Впору, - хмыкнул он, примерив. «Надо же, пятнадцать лет прошло, а я все такой же. Ну

ладно, - Волк размял длинные, красивые пальцы, - пора тряхнуть стариной».

Тео села прямо на холодные, острые камни, и отдав Стефана Марте, тихо попросила: «Ты

погуляй с ним, доченька, покачай его, он заснет сейчас, видишь, зевает».

Проводив глазами хрупкую фигурку дочери, она, наконец, разрыдалась – горько, отчаянно,

засунув пальцы в рот.

- Так, - сказал Виллем священникам и Хосе, - я сейчас отвезу ее с детьми на «Гордость

Лондона» и сразу же вернусь. Придумаем что-нибудь. Нельзя, чтобы он вот так погибал.