o c24ec28d571a6d65

двойню, и тихо попросила: «Дайте мне одного, милая, я шестерых родила, не бойтесь,

сейчас он у меня быстро заснет. Мальчики же оба?».

Мать кивнула, передавая ребенка: «Откуда вы знаете?»

- У меня тоже мальчики были, - Мияко пристроила дитя удобнее и улыбнулась: «Их сразу

видно».

Она взглянула в темные глаза Джованни и вдруг подумала: «Как красиво он читает, так бы и

слушала, не отрываясь. И голос, какой – словно самая лучшая музыка».

Джованни увидел ее – она сидела, в самом простом, сереньком кимоно, в руках у нее спал

какой-то младенец, и Мияко-сан смотрела поверх голов людей – в сарае было больше

полусотни человек, - на него, только на него.

«Где же я ее уже видел? – подумал Джованни. «Да, в Сиене, там же эта Мадонна, работы

Сано ди Пьетро – у нее тоже такие глаза, раскосые. Какая она красивая, Мияко, глаз ведь не

отвести».

Хосе устроился на пороге и нашел глазами отца. Тот чуть улыбнулся, и продолжил:

«Нет ни раба, ни свободного, но все и во всем Христос. Облекитесь, как избранные Божии,

святые и возлюбленные. В милосердие, благость, смиренномудрие, кротость, и

долготерпение. Снисходя друг другу, и прощая взаимно, если кто на кого имеет жалобу: как

Христос простил вас, так и вы. Более же всего облекитесь в любовь, которая есть

совокупность совершенства».

«Это я так исправила, - гордо подумала Мияко, - про совокупность совершенства. Так очень

красиво, и сразу все понятно. Ведь, правда, зачем все это, если нет любви». Она

наклонилась и поцеловала мальчика в теплую, пахнущую молоком щеку.

Уже во дворе, когда люди стали расходиться, отец Франсуа, благословив Джованни, тихо

сказал: «Я потом тут останусь, есть те, которые святое крещение принять хотят, сделаю все,

и в Нагасаки пойду. Ну, по дороге тоже проповедовать буду, конечно. Я им все, - он кивнул

на юг, - расскажу. Если доберусь, конечно».

Джованни улыбнулся, и, подняв лицо, зажмурил глаза – полуденное солнце было совсем

теплым, еще летним.

- Доберетесь, - сказал он твердо священнику. «Видите, я же вам говорил, полюбят они вас. И

переводы не бросайте, там еще много работы. Ну, храни вас Господь».

- А вы куда, сенсей? – робко спросила Мияко-сан, не смотря на него.

- А я, - он с тоской подумал, что даже не может обнять ее, - вокруг еще стояли люди, - я

наверх, - он кивнул головой, - в замок.

Она, было, хотела что-то сказать, но, увидев его лицо, прошептала: «Хорошо, сенсей».

Джованни подошел к Хосе, и, отведя его в сторону, твердо велел: «Туда ее не пускай, хоть

что хочешь, сделай, а чтобы она этого не видела, понял? И жди, даймё кого-нибудь пришлет

за тобой».

Сын пожал ему руку и ответил: «Хорошо».

Уже оказавшись перед высокими воротами замка, - мост был опущен, - Джованни оглянулся

и увидел на сверкающей глади моря, далеко, почти на горизонте, стройный силуэт корабля.

«Ну и славно, - шепнул он, и, громко постучав, сказал в открывшуюся в двери прорезь:

«Меня зовут отец Джованни, и я бы хотел видеть его светлость даймё, Датэ Масамуне».

На террасе было тихо и пустынно.

Джованни принял чашку чая и, ощутив пальцами грубую, шероховатую поверхность, сказал:

«Как забавно. Китайцы предпочитают яркие краски, и фарфор у них гладкий. А эта, - он

повертел чашку, - как будто ей уже лет сто. Разумеется, очарование от этого становится

только сильнее.

- Я рад, что вы понимаете, - Масамунэ-сан тоже посмотрел на чашку. «Изысканная простота.

Ну, вы же сами читали Сайгё. Хотя китайская поэзия прекрасна, и наши поэты учились

именно у них, я тоже предпочитаю скромность.

- Если бы я мог это сделать, я бы просто отрубил вам голову, мне претит, - даймё

поморщился, - наслаждение страданиями человека. Тем более, что эта казнь – она ведь

придумана для того, чтобы христиане отреклись от своей веры. А вы не отречетесь, -

Масамунэ-сан встал, и остановив Джованни движением руки, подошел к выходу в сад.

- Осенью он еще более прекрасен, - сказал даймё. «Мне очень жаль, что мы с вами не

сможем сидеть здесь, говорить о стихах, и слышать крики перелетных гусей.

- Не отрекусь, конечно, - Джованни поднял бровь. «Иначе, зачем все это?».

- Интересно, - задумчиво проговорил Масамунэ-сан, - ведь ваш, как там его…

- Папа Римский, - вежливо подсказал Джованни.

- Да, - вздохнул даймё, - он ведь рано или поздно узнает, что я вас казнил. Вряд ли после

этого он примет мое посольство.

Джованни рассмеялся, и, подойдя к даймё, тоже посмотрел на сад. «Я очень люблю это

время года, - тихо сказал священник.

- В тропиках его нет, в Новом Свете, - ну, там где я жил, - тоже, а ведь золотые, рыжие, алые

листья деревьев, - что может быть прекрасней? Высокое, голубое небо, звук колокола в

маленьком монастыре, легкий запах дыма и вот этой лесной свежести.

- А за его святейшество вы не волнуйтесь, Масамунэ-сан, - Джованни помолчал, - кто бы ни

был к тому времени папой римским, - их ведь не столько за благочестие выбирают, сколько

за ум. Моя жизнь по сравнению с возможностью подружиться с вами – ну правда, совсем

незначительная вещь, никто не будет за нее цепляться, поверьте».

Даймё наклонился и поднял палый лист, что лежал на каменных, серых ступенях. «Вы