o c24ec28d571a6d65

посудой, дай чаю настояться, а он все равно – торопится. Казалось бы, умный человек, а

терпения – никакого. Хорошо, - Волк помолчал, - я вам дам кое-что, я для себя это оставил, я

ведь думал – уйду ночью, - он усмехнулся.

- Как? – поинтересовался Джованни. «Тут стены в двадцать футов высотой, и ров с водой

под ними».

- Ну, плаваю я отлично, - отмахнулся Волк, а стены – есть у меня одна маленькая вещь,

особо для них, но вам она не нужна, так что не рискуйте зазря. Впрочем, - он остановился на

пороге, - вы и так рискуете.

Вернувшись из кладовой, он бросил ее на колени Джованни: «Примерьте. Ей пятнадцать лет,

но она, как новенькая».

- Отлично, - одобрительно сказал Волк, посмотрев на священника.

- Кимоно вам эта передадут, глаза у вас темные – никто ничего не заподозрит. Я два года в

такой ходил, да и тут, - он кивнул на горы, - бывало, надевал. Монах и монах, колокольчиком

трясите громче, мол, скверна от вас идет, вас не тронут.

- Спасибо, - Джованни допил чай. «Идите уже, там Тео, бедная, все глаза выплакала,

наверное, и Марта вместе с ней».

Волк сказал: «Я слышал о таком, ну, что ваш сын будет делать».

- Удавалось это кому-нибудь? – поинтересовался Джованни, рассматривая свиток со

стихами Сайгё, что висел в нише.

- Насколько я знаю, - Волк запнулся, - нет.

- Ну, вот и проверим, - Джованни улыбнулся, и, перекрестив мужчину, обняв его, шепнул:

«Храни тебя Господь, мальчик. Вези семью в Лондон, и живите там спокойно».

Проводив его глазами, Джованни сел на татами и, погладив простой медный крестик,

усмехнулся: «А я вот чай не умею заваривать так, как они. Ну, ничего, недолго мне его пить

осталось».

Высокий мужчина в сером кимоно вышел из ворот замка, и, услышав их скрип, тяжело,

глубоко вздохнув, стал спускаться вниз, к гавани.

Хосе закрыл перегородку, и, посмотрев на отца, улыбнулся.

- Мияко-сан хорошо, - сказал он, садясь рядом, - работает с отцом Франсуа, переводы

исправляет. Они у эта, в мясных рядах, там безопасно.

- Я тебе чаю сделал, - Джованни показал на низкий столик. «Хотя, конечно, так его

заваривать, как даймё, или Масато-сан, я никогда не смогу. Ну, да они всю жизнь учились».

Хосе отпил и поднял бровь: «По-моему, вполне удачно. Так, с эта я обо всем договорился,

они там, - он махнул рукой в сторону озера, - всем будут заниматься. Ну, то есть, конечно,

охрана из замка там тоже стоит, но в яму они спускаться не станут – там уже сейчас так

воняет, что не подойти, - дни-то еще жаркие».

- Там виселица? – поинтересовался Джованни, вертя в руках чашку.

- Столбы с перекладиной и веревочный блок – ну, чтобы в яму тебя опустить. Эта сказали,

что потом – юноша помолчал, - яму закроют сверху деревянной крышкой, с прорезью для

веревки. Ну и когда все закончится, - он вздохнул, - засыплют землей. Там уже крысы

бегают, кстати, и много.

- Да, - Джованни помолчал, и, посмотрев на распятие, перекрестившись, велел: «Ты его

забери, как уходить будешь, отцу Франсуа понадобится. Нечего его тут оставлять. Ну,

давай».

Хосе достал из кармана камзола лакированную, плоскую шкатулку и усмехнулся: «Пришел

бы я с мешком – точно бы обыскали. А так, - он нежно погладил крышку, - ее и не видно

даже. Раздевайся, папа».

Он взглянул на смуглое, крепкое тело отца и восхищенно сказал: «Ну, сам знаешь, больше

сорока тебе никогда в жизни не дать. И шрамов почти нет, только тот, старый».

- Спасибо герцогу Орсини, - заметил Джованни.

- Это он должен быть тебе благодарен, - пробурчал Хосе, открывая шкатулку, любуясь

тончайшими иглами, - твоя шпага заставила врачей пойти на самую блестящую и отчаянную

операцию прошлого века. Так что Орсини теперь во всех учебниках, но пока никто не

осмеливается ее повторить, - он вздохнул и вдруг спросил: «А ты нарочно его так

изуродовал?»

- Сразу видно, что ты никогда не был в поединке, - отец с нежностью посмотрел на него.

«Там, в общем, не думаешь о последствиях. Я был уверен, что он умрет, он просто оказался

удивительно здоровым, к моему сожалению.

- Впрочем, - Джованни поднял бровь, - нет худа без добра, если бы он умер, я бы не стал

священником, не поехал в Лиму, не нашел тебя, и, таким образом, лишил бы медицину

большого таланта.

- Ложись на бок, - велел Хосе, там много точек, - и на спине, и на груди – так удобнее. Больно

не будет, не бойся.

Джованни рассмеялся, и, покосившись на короткую иглу, сказал: «Кое-какие иглы ты ведь

оставишь, да?».

- Да, - Хосе примерился, - иначе дыхание не замедлится, так, как нужно. Но их не видно

будет совсем, да и никто тебя рассматривать, там не станет. Ну и конечно, - он помедлил, -

если вдруг даймё решить проверить, - мертв ты, или нет, - я не хочу, чтобы ты страдал».

- Хорошо, - Джованни закрыл глаза и, ощутив, как игла медленно входит под кожу, - глубоко

вздохнул.

Дети стояли на носу «Гордости Лондона».

- А ты неплохо знаешь испанский, - заметила Марта, разглядывая стаю чаек, что кружилась

над кораблем.

- Папа со мной каждый день на нем разговаривает, - ухмыльнулся Уильям. «Еще по-

французски, по-немецки, ну и на английском, разумеется. А матушка – по-русски».