О чем говорят бестселлеры. Как всё устроено в книжном мире

Совершенно другое дело – Бильбо Торбинс: в начале книжки только зоркий глаз Гэндальфа способен разглядеть в нем потенциального «взломщика», незаменимого в опасных приключениях, которые предстоят тринадцати гномам под предводительством Торина Дубощита. Даже сам Бильбо тяготится навязанной ему ролью и больше всего на свете мечтает остаться, наконец, дома в одиночестве и, перемыв посуду, заняться любимым делом – перекусить. Однако, выполнив только первый из этих пунктов, Бильбо, влекомый каким-то непостижимым для него самого порывом, вдруг выбегает из дома (не захватив с собой – о ужас! – даже носового платка) и несется вскачь, пыхтя и задыхаясь – как-никак, лишний вес – навстречу тем самым приключениям, о которых еще вчера говорил, стыдливо понижая голос. Дальше, на протяжении всех последующих глав, он будет бояться, голодать, мерзнуть, бродить в потемках, дуться на гномов – и всё равно раз за разом их выручать, с каждой новой передрягой становясь всё отважнее, изобретательнее и интереснее. Из замкнутого и нелюбопытного «маленького человека» хоббит из уютной, но провинциальной Хоббитании становится настоящим гражданином мира, другом эльфов, товарищем гномов, путешественником, миллионером, бунтарем и, по сути дела, всеобщим спасителем. Именно благородство, человечность и готовность дерзко нарушать правила позволяют Бильбо в финале «Хоббита» помирить враждующие армии гномов, людей и эльфов и сплотить их перед лицом общего врага.

Иными словами, история Бильбо Торбинса – это не просто сказка, не просто плутовской роман; это история духовного роста и преображения, работы над собой и впечатляющей победы. Это, если угодно, история успеха – живая, очень понятная и потому маняще соблазнительная. Именно изменчивость Бильбо, его пластичность и готовность к переменам (которые, конечно же, в его случае оказываются переменами к лучшему) и выделяют его на фоне остальных – благородно-окаменевших – толкиновских героев.

Почему нам так часто не нравятся переводы

«В вашей рецензии на „Зеркального вора“ Мартина Сэя упущена важнейшая деталь – отвратительный перевод. Весь роман в настоящем времени! Читать невозможно, книгу пришлось выкинуть, а она толстая и недешевая!» – написал мне в фейсбуке разгневанный читатель. С ним горячо и радостно согласились другие мои подписчики, тут же начавшие наперебой предлагать разные варианты расправы: оторвать переводчику руки, с позором изгнать из профессии, пожаловаться на него издателю и так далее. Признаться, я очень удивилась, потому что в данном случае реакция была совершенно немотивированной. Да, Василий Дорогокупля перевел роман Мартина Сэя настоящим временем (и, к слову сказать, перевел блестяще) – ну, а что ему оставалось делать, если роман и по-английски был написан именно так: «он входит, он видит, он говорит»?.. По-русски большие фрагменты текста в настоящем времени и правда смотрятся непривычно и могут раздражать. Но, надо заметить, и для английского языка это тоже вовсе не норма, а важное и нетривиальное авторское решение, взять и отбросить которое переводчик просто не имеет права. Словом, перевод «Зеркального вора» был сознательно сделан таким образом, чтобы максимально точно и бережно, со всеми нюансами и особенностями, донести оригинал до русского читателя. Вроде бы, обычно именно это принято считать главным достоинством перевода – но вместо ожидаемой благодарности переводчику внезапно предлагают оторвать руки.

Невероятно острая реакция на качество перевода – наша уникальная национальная черта. Нигде больше ничего подобного, насколько я могу судить, не происходит. Только у нас переводчиков регулярно линчуют, убивают и подвергают иным формам насилия – слава богу, пока только на словах. Очевидно, что в этой точке проходит какой-то важный общественный нерв: плохой (или просто непривычный) перевод воспринимается как агрессия против читателя и вообще посягательство на святыню. Святыней же в данном случае является представление об «идеальном», абсолютном переводе и его принципиальной достижимости, сформированное отечественной переводческой школой второй половины XX века.