О чем говорят бестселлеры. Как всё устроено в книжном мире

В советское время считалось, что главная задача перевода – раз и навсегда заменить собой оригинал. Никто всерьез не предполагал, что, возможно, перевод когда-нибудь придется делать заново. Зачем? У нас же и так есть самый лучший, правильный и окончательный. Таким образом, переведенный на русский Диккенс становился фактом русской культуры, подлежащим пересмотру или переделке примерно в той же степени, что и Достоевский или, допустим, Тургенев. И уж тем более не допускалась мысль, что кто-то захочет прочесть книгу на английском (французском, португальском, испанском и так далее) языке – о боже, там могут встретиться чуждые или просто не знакомые нашему человеку вещи и идеи, да и вообще, зачем – «перевод же лучше». В семидесятые и восьмидесятые годы часто говорили, что Курт Воннегут – писатель так себе, но его романы сильно выигрывают в переводах Риты Райт-Ковалевой, – конечно, это была шутка, но лишь с небольшой долей шутки. Многим тогда казалось, что улучшать исходный текст, адаптировать его, переиначивать, подгонять под наши стандарты или подвергать цензуре, собственно, и означает заботиться о читателе. Понятное дело, это было логичным следствием общего для всего СССР патерналистского взгляда на мир – по умолчанию всегда предполагалось существование кого-то, кто знает лучше и всё сделает правильно, тем более что излишества вредны, а выбор утомляет.

Удивительным образом многим – на самом деле, очень многим, почти всем – так кажется и сейчас. Представление о том, каким должен быть «идеальный перевод», до сих пор остается крайне консервативным и, по сути дела, мало отличается от советского.

Во-первых, конечно же, перевод должен быть очень гладким, не причиняющим читателю ни малейшего дискомфорта. А если вдруг некоторый дискомфорт (вроде того же настоящего времени, как у Мартина Сэя и некоторых других современных писателей) заложен в тексте самим автором, тем хуже для автора.

Во-вторых, перевод должен быть максимально понятным – если в тексте фигурирует незнакомое понятие, его нужно непременно заменить на знакомое. Так, переводя роман Сэлинджера «Над пропастью во ржи», Рита Райт-Ковалева недрогнувшей рукой заменила гамбургеры, которыми регулярно питается Холден Колфилд, бутербродами с котлетой (и ничего, что прагматика двух этих объектов сильно различается – бутерброд с котлетой дает внуку в школу бабушка, а гамбургер подают в кафе). Если в исходном тексте какая-то мысль сформулирована сложно, ее надо по возможности упростить – так, Наталья Трауберг упорно упрощала и спрямляла все рассуждения в рассказах Гилберта Кита Честертона, автора весьма затейливого и питающего слабость к нелинейному синтаксису.

Ну, и наконец, в-третьих, идеальный перевод должен выглядеть как текст, изначально написанный на русском – и это, конечно, ключевое его свойство. Никакой оттенок чужой речи, никакой – даже самый слабый – намек на то, что текст возник в рамках чужой культурной традиции в переводе недопустим.

В принципе, в советское время этот подход в самом деле был не лишен оснований. Оригинал и правда оставался по большей части недоступен (уж не говоря о том, что иностранные языки знали немногие). Вероятность того, что книгу переведут более одного раза, стремилась к нулю. А многие вещи (типа того же гамбургера) в быту отечественного читателя просто не встречались и, соответственно, были лишены каких бы то ни было смысловых и культурных коннотаций. Ну, и в любом случае странно и несправедливо было бы осуждать советских переводчиков за то, что они работали, исходя из суждений и норм своей эпохи.

Именно такое отношение к переводу, привитое нам любимыми книгами детства, до сих пор многими воспринимается как эталонное и единственно возможное. Как только переводчик сегодня отступает от любого из трех золотых правил – перестает искусственно заглаживать текст, отказывается адаптировать непонятное или пытается сохранить стилистические особенности оригинала, – следует немедленный призыв оторвать ему руки. В сущности, это говорит об одном: в большинстве случаев отечественного читателя мало волнует собственно качество перевода и его сходство с оригиналом – ему просто нужен максимально удобный текст, не представляющий ни малейших сложностей в прочтении и интерпретации.

Слава богу, сегодня всё больше переводчиков понимает, что бездумно потакать этому читательскому желанию, в общем, не следует. Как результат, у нас начинают появляться по-настоящему удачные переводы, с интересными авторскими решениями, стилистически выверенные и в то же время соответствующие духу и букве оригинала. Перевод «Зеркального вора» Мартина Сэя, с которого мы начали этот разговор, – бесспорно из их числа, несмотря на раздражающее многих настоящее время (а скорее, благодаря ему).