О чем я молчала. Мемуары блудной дочери

«Господин Нафиси был несчастен лишь в последние два года жизни, – рассказывала моя лучшая подруга Пари. – А в целом они с ней хорошо жили», – добавляла она, видимо, чтобы меня успокоить. За эти последние два года Шахин заставила отца продать один из островов, записанный на нас с Мохаммадом; правительство полуофициально его конфисковало. Она переживала, что в случае его смерти деньги перейдут или государству, или нам, а она останется ни с чем. Даже в таком преклонном возрасте, имея проблемы с сердцем, отец дважды в неделю ездил на Каспийское побережье, умасливал и подкупал людей, которые заняли остров, – местные исламские революционные комитеты и духовенство. А я все повторяла, чтобы он оставил этот остров в покое. «Деньги нам не нужны, – говорила я. – А тебе не нужна головная боль». Мне не хватало духу напомнить ему, что прежде он хвастался, что никогда не склонится перед шахом или другой властью, а теперь унижался и ублажал власть ради куска земли.

Отец любил Шахин, в этом я ни капли не сомневаюсь. И та, наверно, его по-своему любила. В отличие от матери, она признавала его преданность ей. Но он так и не обрел покой, который искал. Раз в неделю он приходил к нам на ужин и всегда казался нервным и встревоженным. Хотел, чтобы я полюбила его жену – не просто уважала ее, а именно полюбила. («Ази хочет с тобой поговорить, – озадачивал меня он, звоня из дома и передавая ей трубку. – Она скучает по вашим разговорам», – добавлял он.) И еще он переживал из-за денег.

Всю свою жизнь почти до самой смерти он почти каждое утро ходил на работу. Денег было достаточно, чтобы вести комфортную жизнь, но Шахин этого было мало. «Я обещал о ней позаботиться, – сказал он. – Я дал слово». Она раздумала становиться дизайнером одежды, и он помог ей открыть бюро дизайна интерьеров. Повел меня к нотариусу переоформить доверенность, чтобы продать еще землю. Они с Шахин зачем-то пытались убедить нас, что зарабатывает в семье она, что ее бюро процветает и приносит доход.

Он пытался понять Шахин, как когда-то пытался понять мою мать. В своей последней дневниковой тетради за несколько месяцев до смерти он написал: «Шани, если ты будешь видеть мир таким, каким тот является на самом деле, ты будешь реже ошибаться. Проблема в том, что ты принимаешь свои мечты и желания за реальность, а потом разочаровываешься». Он обращался к Шахин, а мог бы то же самое сказать себе.

Шахин разделяла дар моей матери замещать фантазией реальность, но, в отличие от матери, не была уязвимой. Она использовала свои неудачи, чтобы добиться определенной цели. Защита, в которой она нуждалась, была вовсе не абстрактным требованием любви и внимания; она имела вполне конкретное материальное наполнение. В ее алчности не было ничего загадочного; наверно, поэтому она получила, что хотела, а моя мать так и осталась ни с чем.

Недавно близкий родственник сказал мне: «Твой отец на самом деле не сделал ничего плохого. Все мужчины заводят романы. У кого-то их было даже больше, чем у Ахмада. Но они не вмешивают в свои любовные дела семью и друзей. Умеют скрытничать. Я не понимаю, зачем Ахмад женился. Мужчины женятся на женщинах моложе себя ради секса или чтобы о них заботились в старости. Ахмад же все делал сам. В их доме он ходил за продуктами, мыл посуду, носил за женой сумку и постоянно отправлял ее одну в отпуск, чтобы она отдохнула». Этот человек хотел знать, почему отец не вел себя как «нормальный» мужчина. Почему все его романы оборачивались такими неприятными скандалами? Я сама не раз об этом задумывалась, когда могла трезво размышлять о происходящем. Любила бы я его больше, будь все иначе? Не думаю. Я любила его, потому что его грехи не были обычными; он чувствовал себя виноватым и хотел любить, а не изменять. Его последняя дневниковая тетрадь полна тревоги из-за его «обещания» Шахин, которое, как мы выяснили после его смерти, он выполнил с лихвой, даже отчасти пожертвовав своим добрым именем.

В личной жизни, как в политике, надо или принимать правила, или открыто и принципиально против них бунтовать. Но в обоих случаях придется платить. Ничего не бывает просто так. Какой ценой дается соглашательство или бунт? Отец не принадлежал ни к соглашателям, ни к бунтарям, поэтому ему пришлось заплатить двойную цену. Он не мог жить спокойно, соглашаясь с условностями; не мог и отринуть ожидания общества и испытать удовлетворение от приходящей с этим свободы. В его дневниках я встречаю две противоположные тяги: желание порвать со всем и жить, как хочется, и страх из-за того, что будет, если он так поступит.