О чем я молчала. Мемуары блудной дочери

На протяжении 1990-х режим периодически давал послабления, но систематическое преследование инакомыслящих и светских интеллектуалов продолжалось. Писателей, поэтов, переводчиков убивали, когда те спокойно шли по своим делам, в магазин или в гости. Мать внимательно слушала наши разговоры за ужином: мы обсуждали таинственное исчезновение Ахмада Мир Алаи, одного из лучших иранских переводчиков и моего доброго коллегу из Тегеранского университета, профессора древнеперсидской культуры и языка Ахмада Тафазоли и поджог книжного магазина «Морге Амин» исламскими дружинниками, выступавшими против публикации книги Шарнуш Парсипур. «Слышали? – закричала она однажды, ворвавшись рано утром к нам в квартиру. – Слышали, что господина Голшири арестовали?» Мы уже знали; нас разбудили рано утром и сообщили, что накануне вечером Голшири и еще пятерых писателей арестовали в доме немецкого консула.

Всякий раз, когда я уезжала из Ирана на конференцию, за несколько дней до моего отъезда мать устраивала кампанию. Обычно она стучалась в дверь кухни и заходила, не дожидаясь ответа. «Не забудь им все рассказать, – говорила она. – Ты должна им все рассказать!» Она хотела, чтобы я рассказала о преступлениях режима. Жадно слушала западные радиопередачи, Би-би-си и «Голос Америки»[29] и пересказывала нам все новости. «Британцы снова взялись за свое, мутят воду, – сообщала она. – Они в сговоре с режимом; они вечно врут!» Она даже вела список жертв режима, убитых за пределами Ирана: бывший премьер-министр Бахтияр, его близкий соратник Абдолрахман Боруманд, брат Форуг Фаррохзад Ферейдун. Бывало, она приглашала меня на кофе и велела внимательно слушать, что рассказала ей подруга или вообще незнакомый человек о событиях в стране. Когда она впервые заявила, что я должна «им» все сообщить, я спросила: кому «им», мам? «Да тем, кто тебя пригласил. Махназ». При шахе Махназ Афхами занимала должность министра по женским вопросам. Она была нашей родственницей. Ее младшая сестра Фара, моя подруга детства, активно участвовала в деятельности Иранского студенческого объединения. Было время, когда мы обе были готовы выйти на демонстрацию против Махназ, но теперь сестры оказались в одной лодке. В 1970-е Махназ инициировала проекты по защите прав женщин; именно благодаря ей были приняты многие законы. Из-за этого она находилась на верхней строчке черного списка исламского режима. Махназ жила в США в изгнании; туда же на восьмом месяце беременности бежала Фара с трехлетней дочерью после казни своего мужа Фарамарза. Когда я уезжала на конференцию, мать всегда просила передать Махназ привет и сказать, что люди знали о ее добрых делах и были ей благодарны. «Раньше ты смеялась над такими, как Махназ, – с укоризной говорила мать. – Ты ее не ценила». Мне хотелось напомнить, что в свое время она сама не одобряла Махназ и начала восхищаться ей совсем недавно. «Ее они послушают», – говорила мать.

Я до сих пор вижу, как она стоит у двери гаража ранним утром, готовая исполнить прощальный ритуал; она держит на подносе Коран и маленькое блюдечко с водой, в которой плавает цветок. Обрызгав меня водой – ритуал приносил удачу и хранил путников, – она достает из кармана скомканный листок белой бумаги и протягивает его мне. «Тут я записала имена всех, кого посадили в тюрьму и убили. Передай своим друзьям. Обязательно передай», – почти умоляюще произносит она. «Ладно, мам». «Надеюсь, ты не как обычно говоришь, что сделаешь, а на самом деле даже не собираешься ничего делать», – отвечает она, а я сажусь в машину и закрываю дверь.

Иногда я радовалась, что мы жили так близко к матери. Когда Дара и Негар были маленькими, мама часто рассказывала им сказки, когда они укладывались на дневной сон. Расстилала на полу большое одеяло, раскладывала три подушки, и они втроем ложились в ряд. Я проходила мимо их комнаты и через открытую дверь видела Негар; та лежала на спине, сунув в рот большой палец и уставившись в потолок; на ее лице застыло рассеянное выражение, что всегда бывает на лицах детей, когда те отключаются от текущей реальности и переносятся в иной мир. Дара, как обычно, требовал достать любимые предметы из книжки с картинками. «Хочу луну, – говорил он – Эту луну!» Когда они подросли, мать научила их играть в карты. По вечерам я спускалась, и мы вместе играли в пасур, джин рамми и в очко. Она рассказывала о своем отце – тот был заядлым игроком и иногда играл с ней, а поскольку их было только двое, каждый изображал еще и отсутствующего партнера: сложный процесс, я никогда не понимала, как они это делали. Она всегда проигрывала детям и расплачивалась с ними шоколадом и деньгами. Я часто приходила домой из гостей или с собраний и слышала смех с кухни; заходила и видела маму, Негар и Дару за кухонным столом.