О чем я молчала. Мемуары блудной дочери

Хотя мать давно перестала общаться с тетей Миной, я продолжала ее навещать. В середине 1980-х она заболела. Один день запомнился мне особенно хорошо: тетя Мина была в ностальгическом настроении и впервые решила рассказать мне свою версию истории.

– Твоя мать – странная женщина, – сказала она, встала и подала мне альбом с фотографиями. – Она может обвинить человека во всех грехах и порвать с ним все отношения, при этом рассчитывать, что через несколько недель тот будет вести себя так, будто ничего не случилось. Иногда мне кажется, она подпитывается скандалами и специально мутит воду.

– Беда Незхат в том, что она во всем доходит до крайности, – продолжала Мина. – Она слишком добра и щедра, и люди понимают, что никогда не смогут отплатить ей тем же, а потом она вдруг становится излишне требовательной и давит. – Тетя Мина призналась, что они с матерью часто ссорились из-за того, как мать ко мне относилась. – Когда ты уезжала в Англию или Америку после летних каникул, Незхат так злилась, что проклинала тебя и надеялась, что твой самолет разобьется.

– Не знаю, что было хуже, – сказала она. – Самоубийство ее матери или новость о смертельной болезни Саифи, которую тот сообщил ей в брачную ночь.

– Самоубийство? – Я впервые слышала такую версию: прежде никто даже не намекал, что бабушка, возможно, покончила с собой. Будь это так, почему никто об этом не говорил? Мина отмахнулась.

– Не знаю, как это произошло, но слухи ходили разные… говорили, что она умерла в родах, или от инфекции, или даже что твой дед ее убил, но поговаривали также, что она была несчастна и покончила с собой. Ты же слышала, что у ее племянницы Фахри были проблемы с психикой – кажется, депрессия? Думаю, Незхат просто не хотела знать правду, а теперь какая разница, столько воды утекло. – Меня шокировала эта информация, как и спокойный тон, которым тетя Мина ее сообщила. Я давно искала этот кусочек головоломки, и вот наконец он встал на место.

– Иногда мне кажется, что Саифи очень плохо повлиял на твою мать, – продолжала тетя Мина. – После его смерти она так толком не оправилась. Долго ходила в черном. – Отец писал, что когда впервые увидел мать, та была в черном, а «печать горя» по-прежнему лежала на ее лице. – В ней тогда умерла жизнь, и она так и не научилась снова быть жизнерадостной. – «Отсутствие любви» – так сформулировала этот недуг моя ученица; вероятно, в нем крылась мамина беда. Многие женщины страдали от отсутствия любви. Сама тетя Мина, моя бабушка, даже некоторые мои ученицы, совсем юные. – Она обожествила Саифи; ни один мужчина этого не заслуживает, – с лукавой улыбкой проговорила Мина. – Надеюсь, ее пример тебя кое-чему научил.

Я не могла спросить мать, покончила ли бабушка с собой, но спросила отца.

– Не знаю, – ответил он. – Люди говорили разное. Но никому не было дела до этой бедной женщины, никто не стал выяснять.

В последующие годы я расспрашивала об этом кузин и кузенов матери, но никто ничего не знал. Мне осталось лишь смириться с тем, что никто не знал и не помнил ничего о бабушке, и зафиксировать факты, которые были точно о ней известны, а также факт, что о ней все забыли. Однажды друг спросил, почему мне было так важно узнать правду. «Правда, – сказал он, – не приносит утешения; ложь и забвение куда утешительнее».

Меньше чем через год после той нашей встречи тетя Мина умерла. Она долго болела раком желудка. Сильно похудела, отчего стала выглядеть еще элегантнее и благороднее. Несмотря на болезнь, она всегда была одета безупречно и содержала в идеальном порядке свою красивую квартиру, обставленную антикварной мебелью. В отличие от маминого жилья, у Мины всегда во всем был порядок и гармония. Мать не возражала, что я навещаю ее, но не потеплела к ней, когда я сказала, что она больна. Обычно стоило сообщить матери о чьем-то несчастье, и та сразу забывала о прежней вражде. Но тетя Мина болела и умирала, а мать так ни разу не проявила к ней любопытства или сочувствия. «Мне сказали, что она мухлюет в карты, – как ни в чем ни бывало сообщила она. – Я стала ее защищать, но что есть, то есть – она жульничает, и никто не хочет с ней играть».

Раньше мать гордилась, что всегда помогает друзьям и родственникам, которых постигло горе, и раздражала меня своими заявлениями, что почти никогда не ходит на свадьбы, зато на похороны – всегда. Но когда умерла ее мачеха, мать совсем не горевала, хотя беспокоилась за тетю Нафисе и проводила с ней много времени. На поминках она говорила громко и даже смеялась. Подруги тети Нафисе с нескрываемым удовольствием одергивали ее и повторяли: «Незхат-ханум, пожалуйста…»