О чем я молчала. Мемуары блудной дочери

Моя мать донимала его с завидным упрямством – названивала ему на работу, расспрашивала друзей и знакомых, чем он занимается, обвиняла меня, что не защищаю ее, что предаю ее ради «этого типа и его потаскухи». Она стала названивать моей подруге Пари у меня за спиной – сначала чтобы пожаловаться на жизнь, потом подрядила ее добыть документы на землю. Узнав, что отец женился, она на несколько недель превратила нашу жизнь в сущий ад. Я твердила, что не имею к этому отношения, что сочувствую ей, и пообещала, что из уважения к ней не буду принимать новую жену отца у нас дома. Я пыталась быть честной. Но ничего не вышло. Слишком много всего произошло, слишком много недоверия накопилось между нами за годы. Меня поражало одно: почему женщина настолько гордая, с такими строгими моральными принципами не подала на развод гораздо раньше? Может, потому что считала статус разведенной более унизительным, чем необходимость терпеть в несчастливом браке? Или, вопреки ее уверениям, она все же его любила?

Она утверждала, что с самого начала знала, что у него была «другая женщина», иначе почему он порвал с Зибой-ханум? Потом начинала сама себе противоречить и говорила, что, забрав у него все деньги, Зиба-ханум сама его бросила. Иногда она утихомиривалась и пыталась уговорить меня стать ее шпионкой. Просила, чтобы я дала ей их номер телефона. «У меня его нет, – отвечала я. – Я звоню ему на работу». Тогда она стала донимать Биджана, детей, наших друзей; наконец нашла их номер и стала названивать им днем и ночью, угрожать и оставлять сообщения на автоответчике. Забудь, советовали ей все и каждый. Живи счастливо с детьми и внуками, благодари Бога, что они здоровы и любят тебя. «Любят?» – скривившись, отвечала она.

Люди становятся коллекционерами по разным причинам, но обычно преследуют конкретную цель или зациклены на каком-либо объекте – спичечных коробках, например, пепельницах или произведениях искусства. Почему-то именно предметы становятся одержимостью. Мать была скорее барахольщицей, чем коллекционером, и собирала ненужный хлам. Когда я была маленькой, она иногда использовала свои старые ткани и шила одежду себе или мне, но потом начала просто складировать отрезы в сундуках, где те лежали аккуратными стопочками.

Ее чуланы были сердцем дома, его тайным пульсом: сундуки, доверху набитые тканями, одеждой, подарками, которые она покупала отцу, мне и брату. В двух сундуках хранились серебро и фарфор, оставшиеся еще со времен ее первого брака. После революции и ухода отца она начала запасать продукты первой необходимости. Хвасталась, что рис и сахар у нее сохранились еще с дореволюционных времен. В огромных количествах закупала сливочное масло и почти никогда его не использовала. Должно быть, эти кладовые обеспечивали ей чувство безопасности, но до самой своей смерти она так и не научилась пользоваться вещами по назначению: никогда не доставала серебро, не ела с лучшего фарфора, не носила шубы и не давала детям играть в игрушки и ломать их. Иногда, внезапно и без причины, она отдавала дорогие вещи, которые много лет берегла как зеницу ока, – не нам, что было бы естественно, а почти незнакомым людям. Что бы я у нее ни попросила, она всегда мне отказывала и даже забирала вещи, которые отдала когда-то давно.

Так же точно она относилась к людям – коллекционировала их, как вещи. В последние годы она жадно собирала истории о преступлениях, совершенных исламским режимом. Ими она охотно делилась. Мы часто просыпались по утрам от стука в дверь или, возвращаясь вечером из гостей, обнаруживали ее на лестничной площадке. «Слышали?» – выпаливала она и рассказывала нам очередную ужасную историю. Богиня дурных новостей, она тревожилась, когда остальные тревожиться забывали. Я уже научилась замечать особый блеск в ее глазах и еле сдерживаемое волнение в голосе; тогда я понимала, что нас ждет очередная история об убийстве. Она описывала все в мельчайших подробностях: ритуал забивания камнями, когда мужчин закапывали в землю по пояс, а женщин – по шею; камни выбирали не слишком крупные и не слишком мелкие. Одному мужчине удалось сбежать, и его простили, ведь кто сумел убежать, тому даровали прощение. Она с трепетом рассказывала об уличных повешениях, когда нарушителя вешали на подъемном кране другим в назидание. И причитала: что, если Дара и Негар наткнутся на повешенного по дороге в школу? Так мы узнавали о мужчине и женщине, которых нашли обезглавленными в гараже (я даже запомнила имя этой женщины – Фирузе Санаи); о старухе, которую ограбили и убили, – при этом она намекала на себя, ведь мы оставляли ее одну, уезжая в отпуск на несколько дней, а если бы уехали насовсем, она и вовсе осталась бы одна.