О чем я молчала. Мемуары блудной дочери

Она покупала им подарки: Негар – колечки и сережки, Даре – игрушки. У меня в ящике лежит длинная золотая цепочка с маленькими подвесками: крошечное сердечко, гранат, тапочка, ключики, символы крылатых зороастрийских божеств – после революции они были очень популярны. Она вязала детям цветные носки, варежки и шарфы, а по утрам поднималась до середины лестницы и выкрикивала их имена. «Спускайтесь, покормим птичек!» – говорила она. В 1997 году мы переехали в США, и когда я звонила, она всегда говорила: «Передай Даре, что я кормлю его птиц». В голосе сквозили слезы.

Она любила обоих детей, но Дара, сын, был ее любимчиком. Она часто обвиняла нас, что мы пользуемся его добротой. Он казался ей похожим на Мохаммада, а Негар она сравнивала со мной, но добавляла, что ее дети, то есть мы, конечно, красивее. Это были легкие, счастливые минуты – время с внуками всегда было для нее счастливым, за исключением случаев, когда она переносила на них злость на моего отца. У меня сохранились дневники Негар, которые та вела, когда ей было восемь. «Сегодня маман Несси велела нам больше к ней не приходить, – писала она. – Сказала, что она больше не наша бабушка, что теперь наша бабушка какая-то турчанка Шахин. Я заплакала, но она ответила: „Этого хочет ваша мама“».

Иногда она поднималась наверх, когда нас не было дома, собирала «хорошие» детские игрушки – подарки на дни рождения и другие праздники – и прятала их, чтобы дети их не сломали. Пишу об этом сейчас и до сих пор поражаюсь, насколько непонятна ей была сама идея удовольствия и игры; она воспринимала их как угрозу и считала, что за радостью неминуемо следует потеря и скорбь. Однажды наша няня Тахмине-ханум, которая знала каждый уголок в маминой квартире и иногда ей помогала, отвела нас с Негар и Дарой на первый этаж, когда матери не было дома. Открыла дверь шкафа, и нашим глазам открылось невиданное зрелище: шкаф, сверху донизу набитый плюшевыми медведями и другими мягкими игрушками, куклами Барби, машинками и грузовиками. Все это сестры Биджана присылали детям из Америки. Это выглядело так странно, что дети рассмеялись, и мы забрали любимые игрушки, отплатив матери той же монетой. У нас не хватило духу забрать их все, не могли же мы оставить ее ни с чем. «А ты нас ругала, что мы игрушки потеряли!» – воскликнула Негар, когда мы тихонько шли наверх с охапками мишек.

В последние годы жизни мать почти все время проводила в гостиной рядом со спальней. Эта комната нагоняла уныние, хотя была солнечной, со стеклянными дверьми от пола до потолка, выходившими на балкон с видом на сад. Но радостный солнечный свет не мог перекрыть гнетущего впечатления от множества фотографий, заполонивших все свободные поверхности, столы и стены. Они стояли бессистемно, маленькие среди больших, и на стенах почти все висели криво, склоняясь друг к другу, как пьяные незнакомцы в баре.

Мать в последние годы жизни среди своих фотографий

В этой комнате она угощала гостей своим легендарным кофе. В выборе гостей, как и в фотографиях, тоже царил полный хаос: она приглашала охранников из соседней больницы, родственников Саифи, моих студентов и наших соседей; совсем чужих людей, с которыми познакомилась в доме подруги, в такси или автобусе. Эта пестрая толпа рассаживалась у нее в гостиной на краешках стульев, словно опасаясь сидящих рядом незнакомцев. Иногда мать расплачивалась за свою неразборчивость: например, одно время к ней захаживал в гости мутный тип по имени Ахмад-ага, похожий на смазливого лысого полицейского Коджака. Он стал ее любимчиком и одно время ходил к ней каждый день и якобы докладывал о тайной деятельности оппозиции. Он назвался политическим активистом и рассказывал ей фантастические истории о тайных делах на базаре, загадочных восстаниях в мусульманских школах и зверских убийствах, совершенных народными дружинами и революционной гвардией.

Каждый день мать пересказывала нам его байки с еле сдерживаемым восторгом и таким трогательным доверием, что мы не решались открыто усомниться в правдивости его слов. Мы пытались дипломатично ее предостеречь, но она никогда не соглашалась слушать критику в адрес тех, кому благоволила. Ахмад-ага вымогал у нее деньги якобы на помощь жертвам режима и борцам за свободу, а потом исчез так же внезапно, как появился, прихватив с собой два антикварных ковра и все ее серебро, в том числе ценные подарки от ее матери и первого мужа. Как и другие, кто крал ее вещи – а Ахмад-ага был не единственным, – он знал, что она хранила ценности в подвале рядом с гаражом. Ее было легко обмануть, надо было лишь сказать правильные слова. Попасть в число ее любимчиков тоже не представляло труда: надо было лишь заявить о себе как об абсолютном и безоговорочном противнике исламского режима. А уж те, кто объединился с ней против моего отца, могли добиться от нее чего угодно. Ей казалось, что людям, которые с ней соглашались, можно доверять. Мы с братом не пошли на эту сделку, надо отдать нам должное, но этот мятеж дорого нам обошелся.