О чем молчит Биг-Бен

Я снова пытаюсь в чем-то разобраться. Зачем я это делаю? Я пытаюсь что-то кому-то доказать? Что я святее Папы Римского? Кто мне Тереза? Человек сознательно или несознательно изводил меня. Я так и не понимаю — она специально или там что-то другое: психическое отклонение, давняя травма, нехватка любви, одиночество, а может, все вместе. И что, черт возьми, мне нужно с этим делать? Посылать ее подальше, плакать, насмехаться, смиряться, любить ее?!

Любить ее.

Откуда-то изнутри, из глубины доносится этот еле слышный за какофонией мыслей голос. Я знаю, откуда идет тихий даже не шепот — шелест. И я знаю, что это единственное и при этом совершенно невозможное, неприменимое решение.

Да как, черт подери, ее любить?! Я что, ангел, Будда?! Да эта сука извела меня!

Ты сама себя извела.

Нет, это она! Я сама потом сумела отрешиться от всего, а извела меня она!

Хорошо, она. И ее надо любить. Вот единственный ответ. Другого нет.

Голос спокоен и убедителен. Как будто все совершенно прозрачно и предельно ясно. Словно не было окружавшей нас свистопляски и психоза.

И хочется плакать.

Чертова Тереза. Как же тебя можно любить?

Автобус минует Вестминстерский мост и останавливается. Я выхожу и в толпе туристов на переходе жду зеленый свет. Мыслями я далеко, и все еще дискутирую с кем-то или чем-то, как любить того, кого любить невозможно и невыносимо.

Поднимаю глаза и в двух шагах на переходе вижу ее. Высоченная. В руках — кофе из «Старбакса». Типичный лондонский образ — человек с бумажным стаканчиком в картонной подставке, чтобы не обжечься. Я вдруг пугаюсь, что она увидит меня с букетом. Светофор переключается, и все идут, а я продолжаю стоять, а потом понимаю, что осталась одна и если она сейчас повернется, то точно меня увидит. И букет. И припускаю через дорогу. Но она не оглядывается. Она вообще не смотрит по сторонам. На следующем светофоре переходит на красный и спешит к офису, а я остаюсь ждать зеленого.

В офисе я подзываю Тома и вручаю ему букет:

— Поздравлять будешь ты.

— Почему я? Ты купила букет.

— Поздравлять должен мужчина, Марка нет, Дейв в другом отделе, так что это сделаешь ты.

Она уже сидит на своем месте, как всегда, уткнувшись в телефон. Я делаю знак, и все начинают медленно приближаться к ее столу. Она видит нас и смеется. Мы молчим, натянув улыбки. Том протягивает ей букет и подарок и говорит: «С днем рождения». Она тронута и что-то говорит в ответ. Мы хлопаем и тут же расходимся. Вот и все.

Когда я сажусь за компьютер, в почте снова миллион писем. От меня чего-то ждут, надо проверить, уточнить, исправить, ответить. Я хочу написать всем, что букет и лосьоны стоили мне 38 фунтов. Нас тринадцать человек. Значит, с каждого 2 фунта 92 пенса. Пожалуйста, принесите мне. Несколько раз начинаю писать и бросаю. «Пожалуйста, с каждого за подарок Терезе… Приносите на мой стол… С каждого по…»

Я вдруг отчетливо представляю, как они будут приносить эти 2 фунта 92 пенса. Ни у кого не будет точной суммы. Будут приносить 5 фунтов и говорить — потом отдашь. Или 3 фунта — сдачи не надо. Но мне не нужны ничьи копейки, значит, придется искать эту чертову сдачу. Гребаные 8 пенсов! Или того хуже, мне будут приносить 2 фунта 92 пенса — монетка в монетку. Все это железо. Приносить и отдавать. А может, еще кто-нибудь — Том, к примеру, напишет мне в ответ: «А давайте включим эту сумму в клиентские расходы за счет конторы?»

Зачем я это затеяла? Всем абсолютно наплевать. Никому нет никакого дела до ее дня рождения. Идите на фиг. Тридцать восемь фунтов.

Я никому ничего не пишу.

И никто меня ни о чем и не спрашивает.

* * *

Мы с Диной уже несколько месяцев собираемся на бадминтон.

Вообще, она туда ходит каждую пятницу. Это помимо ее волейбола. Правда, в последнее время ей уже не до спорта — так достало все на работе.

Однажды я понимаю, что хватит, сколько можно откладывать. С утра собираю сумку и пишу ей: «Я взяла с собой спортивные вещи. Сегодня бадминтон!» — чтобы уже точно, и нет пути назад.

И вечером после работы мы идем на бадминтон.

Сначала очень долго добираемся до спортивного зала. Он расположен в школе в Бермондси. Заезжаем домой к Дине, чтобы она бросила вещи. Дома у нее беспорядок. Прислоненная к креслу, стоит гитара с порванной струной. На окнах унылые бордовые занавески из атласа. Они напоминают мне гостиницу под Калугой, где я однажды оказалась в командировке. Вообще, весь ее дом напоминает гостиницу. Что-то необжитое, временное. Не слишком уютно. В такой дом и возвращаться не захочется.

Она переодевается, а дальше мы спешим до остановки, стоим в пробке в автобусе, снова идем пешком вглубь улиц, туда, где школа. Школу приходится обойти по периметру — спортзал располагается в самом дальнем ее углу. Кажется, это хождение никогда не кончится.