О чём речь

Может показаться, что слова мракобесие, мракобес – церковнославянского происхождения: они напоминают мрак бесовский. Однако, пишет Виноградов, это не так. Эти слова не встречаются в древнерусских и южнославянских памятниках XI–XVI веков, не указываются и в лексикографических трудах XVI–XVII веков, не фигурируют в русском литературном языке XVIII века. Они не были зарегистрированы ни словарями Академии Российской (1789–1794 и 1806–1822), ни словарем 1847 года. Их не поместил в свой словарь даже В. И. Даль. Слово мракобесие возникло раньше, чем мракобес, и вошло в русский литературный обиход только в первой четверти XIX века. Однако в старых текстах встречается компонент -бесие для перевода греческого -μανια (-мания): чревобесие («обжорство»), гортанобесие (в разных значениях, в том числе тоже «обжорство»), женобесие («похотливость, болезненное женолюбие»).

До начала XIX века этот тип образования сложных слов был непродуктивным. Но с 10–20-х годов XIX века компонент -бесие активизировался: появляются стихобесие (metromanie), чинобесие, книгобесие, итальянобесие, славянобесие, москвобесие, кнутобесие, плясобесие. В 1845 году В. А. Соллогуб написал водевиль «Букеты, или Петербургское цветобесие», который был поставлен на сцене Александринского театра. Толчок к этому движению был дан распространением интернациональных терминов, содержащих во второй части -manie.

На этом историко-языковом фоне возникло и слово мракобесие («маниакальная любовь к мраку»). Зародилось оно, по словам В. В. Виноградова, «в кругах передовой, революционно настроенной интеллигенции конца 10-х годов XIX в.». В журнале «Сын Отечества» было напечатано письмо под псевдонимом Петр Светолюбов, в котором обсуждается возможность перевода французской комедии La manie ténèbres – «Мракобесие». Забавно, что автор письма предлагает четыре варианта имени для главного героя: Гасильников, Гасителев, Погашенко и Щипцов (по ассоциации со щипцами, которыми гасят свечи), издатель же в ответ предлагает свои четыре варианта: Барщин, Рабовский, Поклоненко и Погасилиус – тоже весьма показательные.

Кто из русских писателей начала XIX века скрывался за говорящим псевдонимом Петр Светолюбов, неизвестно. Виноградов предположил, что это был Бестужев-Марлинский. Во всяком случае, слово, начиная с 20-х годов XIX века, распространяется в передовых кругах; особенно же возросло его употребление в 30–40-е годы. Широкому распространению слова мракобесие в русском публицистическом стиле сильно способствовало следующее место из знаменитого письма В. Г. Белинского к Гоголю (1847) по поводу «Выбранных мест из переписки с друзьями»:

Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов – что Вы делаете?.. Взгляните себе под ноги: ведь Вы стоите над бездною.

Вслед за Белинским словом начал пользоваться в своих литературных произведениях весь кружок Белинского, а затем и вся передовая русская критика 50–60-х годов XIX века. К 60-м годам оно вошло в литературную норму. У И. С. Тургенева в статье «По поводу „Отцов и детей“» (1869) читаем:

…В то время, как одни обвиняют меня в оскорблении молодого поколения, в отсталости, в мракобесии… – другие, напротив, с негодованием упрекают меня в низкопоклонстве перед самым этим молодым поколением.

Замечательно, сколько всего сошлось в слове мракобесие: и греческий субстрат, и французский прототип, и лингвистическая активность Белинского. И главное – как ясно видно в этом слове его время, как дышит оно верой в разум, в просвещение и прогресс. Тут нельзя не вспомнить Пушкина:

Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!

(«Вакхическая песня»)