О чём речь

Нет, положительно скажу, не было поэта с такою всемирною отзывчивостью, как Пушкин <…>. Ибо что такое сила духа русской народности как не стремление ее в конечных целях своих ко всемирности и ко всечеловечности? <…> Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только (в конце концов, это подчеркните) стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите.

В общем, как напишет позже Блок,

Мы любим всё – и жар холодных числ,
И дар божественных видений,
Нам внятно всё – и острый галльский смысл,
И сумрачный германский гений…
Мы помним всё – парижских улиц ад,
И венецьянские прохлады,
Лимонных рощ далекий аромат,
И Кельна дымные громады…

Блоковские «Скифы», впрочем, – привет в большей степени Владимиру Соловьеву, чем Достоевскому.

Говоря о «всемирной отзывчивости», Достоевский вступил в диалог, который начался более чем за сто лет до того. Во второй половине XVIII века умами европейцев овладела мысль, что народы имеют характеры. Нации стали мыслиться как коллективные субъекты. Руссо в своем «Общественном договоре» (1762) писал, что русские никогда не станут по-настоящему цивилизованным народом, связывая это с тем, что деспотизм подавляет национальный дух. Другие западные авторы также держались того мнения, что у русских нет национального характера и они могут лишь заимствовать. Для Екатерины II, провозгласившей, что «Россия есть европейская держава», а не восточная деспотия, утверждение национального своеобразия оказалось, таким образом, принципиальным. В качестве свойств русского национального характера Екатерина выдвигала на первый план «живую сообразительность», «острое и скорое понятие всего», «образцовое послушание», укорененные христианские добродетели и способность к обучению. Она считала, что национальный характер необходимо воспитывать путем распространения просвещения и утверждения правильных и единых законов на всей территории империи. Образование национального характера было для нее неотделимо от воспитания верноподданного и насаждения европейских норм. Однако параллельно с универсальной концепцией национального характера развивалось и представление о «русской душе» как о чем-то имманентном и неизменном, что сохраняется лучше всего в простонародных, не европеизированных слоях и отражается в фольклоре и языке народа. Эта концепция в духе Гердера прослеживается, например, у оппонента Екатерины II Радищева:

Кто знает голоса русских народных песен, тот признается, что есть в них нечто, скорбь душевную означающее. <…> В них найдешь образование души нашего народа (Путешествие из Петербурга в Москву, 1790).

Уже у Радищева отмечены те свойства «русской души», которые вскоре превратятся в культурный стереотип, сохраняющийся и до сих пор: иррациональность, эмоциональность, тяга к крайностям. Как напишет Пушкин, «то разгулье удалое, то сердечная тоска». Да, кстати, и Достоевский приложил тут руку: вспомним хоть Рогожина или Митю Карамазова. Как мы видим, это совсем другой образ русского человека, чем тот, который стремилась сформировать Екатерина. И вот через столетие Достоевский в «Пушкинской речи» возвращается к мысли о том, что наша самобытность интимно связана с переимчивостью: