О дивный новый мир (Brave New World)

It's supposed to have been there for hundreds of years.	Сотни лет уже провалялась, говорят.
I expect it's true, because I looked at it, and it seemed to be full of nonsense.	И не врут, наверно, потому что полистала я, а там полно вздора.
Uncivilized.	Нецивилизованность жуткая.
Still, it'll be good enough for you to practice your reading on."	Но тебе пригодится - для тренировки в чтении.
She took a last sip, set the cup down on the floor beside the bed, turned over on her side, hiccoughed once or twice and went to sleep.	- Она допила, опустила чашку на пол, повернулась на бок, икнула раза два и заснула.
He opened the book at random.	Он раскрыл книгу наугад:
Nay, but to live	Похоти рабой
In the rank sweat of an enseamed bed, Stew'd in corruption, honeying and making love Over the nasty sty ...	Жить, прея в сальной духоте постели, Елозя и любясь в свиной грязи...
The strange words rolled through his mind; rumbled, like talking thunder; like the drums at the summer dances, if the drums could have spoken; like the men singing the Corn Song, beautiful, beautiful, so that you cried; like old Mitsima saying magic over his feathers and his carved sticks and his bits of bone and stone-kiathla tsilu silokwe si-lokwe silokwe. Kiai silu silu, tsithl-but better than Mitsima's magic, because it meant more, because it talked to him, talked wonderfully and only half-understandably, a terrible beautiful magic, about Linda; about Linda lying there snoring, with the empty cup on the floor beside the bed; about Linda and Pope, Linda and Pope.	О Линде; о Линде, что храпит в постели, и пустая чашка рядом на полу; о Линде и о Попе, о них обоих. Необычайные эти слова раздались, раскатились громово в мозгу, как барабаны летних плясок, но барабаны говорящие; как хор мужчин, поющий Песнь зерна, красиво, красиво до слез; как волшба старого Митсимы над молитвенными перьями и резными палочками, костяными и каменными фигурками: кьятла тсилу силокве силокве силокве. Кьяи силу силу, тситль - но сильнее, чем волшба Митсимы, потому что эти слова больше значат и обращены к нему, говорят ему чудесно и наполовину лишь понятно - грозная, прекрасная новая волшба, говорящая.
He hated Pope more and more.	Все горячей ненавидел он Попе.
A man can smile and smile and be a villain.	Да, можно улыбаться, улыбаться - и быть мерзавцем.
Remorseless, treacherous, lecherous, kindless villain.	Безжалостным, коварным, похотливым.
What did the words exactly mean? He only half knew.	Слова он понимал не до конца.
But their magic was strong and went on rumbling in his head, and somehow it was as though he had never really hated Pope before; never really hated him because he had never been able to say how much he hated him.	Но их волшба была могуча, они звучали в памяти, и было так, словно теперь только начал он по-настоящему ненавидеть Попе, потому что не мог раньше облечь свою ненависть в слова.
But now he had these words, these words like drums and singing and magic.	А теперь есть у него слова, волшебные, поющие, гремящие, как барабаны.